Мой друг, вот тебе и исполнилось семь лет. Ты больше не младенец, а отрок, способный во многом сам отвечать за свои поступки, мысли и желания. И значит, настало время открыть тебе тайну семи таинств.

Мы с тобой христиане. А все христиане - воины. Воины Господа нашего Иисуса Христа. И папа, и мама, и даже старшая сестра и бабушка - все мы воины Христовы.

Тот кто верит в Бога и старается жить по заповедям - тот принадлежит к Его дружному войску. И ты тоже.

Как воины, мы призваны защищать свое Небесное Отечество и воевать с врагом рода человеческого, с дьяволом, который всячески пытается повергнуть нас, ранить или взять в плен.

Наша война длится ни день, ни два и даже ни год, а всю жизнь: нам надо постоянно выбирать между добром и злом, охранять наши мысли, чувства и желания от всего дурного и не совершать плохих поступков. А чтобы мы не унывали, имели силы на сражения в этой войне и надеялись с Божией помощью одержать над врагом победу, у нас есть особые дары, которые дает нам Господь.

Эти дары мы получаем из церковных Таинств.

Таинство - это священнодействие, через которое Сам Бог являет нам Свою благодать. Через Таинства Господь укрепляет, лечит и вдохновляет человека. Чаще всего Бог делает это невидимо для нас, таинственным образом. Но даже если порой глаз ничего не замечает, через таинство душа всегда получает помощь и силу.

Святые говорят, что все, что происходит в храме - таинство - потому что храм это дом Божий. Однако церковь выделила семь основных таинств, как самых важных для человека в его жизни. Это крещение, миропомазание, покаяние, причащение, елеосвящение, брак, и рукоположение.

Таинства совершает Сам Господь через Своих соработников - священников и епископов Православной Церкви.

ТАИНСТВО ПЕРВОЕ: ПОСВЯЩЕНИЕ В ВОИНЫ

Знаешь ли ты, мой друг, как рыцарь становится рыцарем? Он проходит особое посвящение.

Посвящаемый преклоняет колени перед своим сеньором, тот кладет ему на голову меч и будущий рыцарь дает присягу верности. Затем сеньор облачает рыцаря в доспехи, вручает ему воинский меч и щит и нарекает его своим рыцарем.

Так и мы в таинстве Крещения сначала смиренно преклоняемся перед Господом, отрекаемся от всего дурного и даем обещание служить только Богу. Затем в крещенских водах мы смываем с себя все грехи и получаем новую одежду - белые одеяния христианина, то есть чистую незапятнанную душу.

Священник крестообразно срезает наши волосы, в знак того, что отныне мы принадлежим Богу, мы Его воины. Затем батюшка дает нам поцеловать наш духовный щит - крест и надевает его нам на грудь. Батюшка вручает нам меч - молитву, чтобы мы ею сражались во время боя. И нарекает нас именем одного из святых, то есть воинов, с победой вышедших из войны. Так мы становимся частью войска Христова.

Святое Крещение - самое первое таинство в жизни любого христианина. Только крещеный человек может участвовать в других таинствах.

ТАИНСТВО ВТОРОЕ: ПЕЧАТЬ ДУХА СВЯТОГО

Сразу после Крещения обычно совершается второе таинство - миропомазание. Священник тоненькой кисточкой ставит специальным ароматным маслом - миром - кресты на лбу, глазах, ушах, носе, рте, груди, руках и ногах человека. И каждый раз произносит: «Печать Духа Святого…». Так он нас, только покрещенных, чистых и безгрешных запечатывает. Это наши латы, броня против ударов врага. Если мы сохраним свои органы чувств, сердце и разум от всего дурного - никто не сможет повредить нашей душе.

Крещение и миропомазание совершаются только один раз в жизни. Поэтому эти таинства особенно важны. О них необходимо помнить и постоянно проверять - не запачкал ли я свою одежду крещения нехорошими мыслями, не повредил ли латы миропомазания дурными делами? Остался ли я верным воином Своему Господу?

ТАИНСТВО ТРЕТЬЕ: ЛЕЧЕНИЕ ДУШИ

Если ты вдруг увидишь, что твоя броня повредилась неосторожным словом или поступком, если почувствуешь, что заболела душа от какой-нибудь обиды, тебе нужно срочно залатать свои латы и излечить душу покаянием, чтобы враг не сумел ранить тебя сильнее.

Покаяние - это лечение души.

Когда у нас царапина на руке - её сразу видно. Царапину на душе разглядеть труднее. Но если её во время не залечить - она может стать большой раной.

На исповедь мы приходим как на прием к врачу. Перед крестом и Евангелием мы рассказываем Самому Богу о своих ранах, царапинах и синяках. И Он через священника врачует нашу душу, отпуская наши грехи.

Однако необходимо помнить, что покаяние только тогда действенно, когда мы полно и искренне доверились Богу. А если мы что-то утаили от Него, то это лекарство нам не поможет, увы! Ведь если у тебя раздуло щеку от зубной боли, а ты врачу говоришь, что тебя укусила оса, он пропишет тебе примочки, тогда как помочь тебе может только новая пломба. Поэтому на исповеди надо быть честным и ничего не скрывать от священника.

Мы начинаем исповедоваться с семилетнего возраста. В отличие от двух первых таинств к таинству покаяния можно прибегать так часто, как это нужно.

ТАИНСТВО ЧЕТВЕРТОЕ: СОЕДИНЕНИЕ С БОГОМ

Духовная война - очень серьезное поприще. И каждый воин должен знать, что один он ничего сделать не сможет. Для того чтобы сражаться и побеждать ему нужна помощь Бога.

«Сим победиши!» - император Константин услышал эти слова и увидел крест во сне перед сражением. Он нанес изображение креста на все щиты в своих войсках, и война была выиграна.

Одолеть врага возможно только с Богом. Потому так важно для нас таинство Причащения.

В этом Таинстве под видом хлеба и вина мы причащаемся Тела и Крови Самого Бога, тем самым таинственно соединяясь с Ним и со всем Его войском - с Церковью.

Причащение - это таинство таинств. Сам Господь установил Евхаристию на Тайной Вечери, предлагая Своим ученикам вкусить Его Тела и Крови и разделить с Ним его долю.

Через таинство Причащения Господь дарует нам силы бороться со злом и совершать добро.

Святые отшельники всю неделю ждали с нетерпением воскресного дня, чтобы приобщится Святых Таин. И нам надо так же ждать и готовиться к принятию Христовых Даров. Чтобы причаститься не в осуждение, а во здравие души и тела.

ТАИНСТВО ПЯТОЕ: ЕДИНСТВО ДУШ

Не хорошо человеку быть одному - сказал Господь в раю. Одному воину очень трудно сражаться - ему нужна и человеческая поддержка и забота. Сейчас у тебя есть мама и папа, сестра, бабушка - они тебе помогают. А когда ты вырастешь постарше, тебе нужен будет и близкий друг и помощник.

Господь создал мужчину и женщину, чтобы они помогали друг другу. Так, твоя мама - помощница папе, вместе им намного легче и радостнее идти к Богу - у них семья.

Семья- это малая церковь. Во главе любой семьи стоит Господь.

В таинстве брака - Господь благословляет новую семью. Венчаясь, молодые становятся единым целым. Отныне они всю жизнь будут вместе и в счастливое время и в горе. Они будут помогать друг другу.

Однако не все выходят замуж или женятся. Есть такие люди, которые выбирают особый путь - путь монашества. Это воины специального подразделения: спецназ нашей Церкви. У них нет своей семьи, и всю свою жизнь они посвящают Одному Богу.

ТАИНСТВО ШЕСТОЕ: СОРАБОТНИКИ ХРИСТА.

Помимо монахов - духовного спецназа, есть и другие люди, которые постоянно служат Богу и Его Церкви. Это духовенство, соработники Христа.

К духовенству относятся все священнослужители - диаконы, священники и епископы. Они выполняют роли командующих в воинском полку. Диакон - лейтенант, священник - капитан, а епископ - генерал.

Священнослужители своей доброй жизнью должны показывать пример всем остальным. Поэтому на этот пост Господь ставит самых лучших и смелых воинов.

В таинстве рукоположения епископ возлагает руки на голову человека, и Божия благодать поставляет его либо в диаконы, либо во священники или во епископы. А весь народ в церкви поет «Аксиос!» то есть подтверждает - этот человек достоин данного сана.

В этом таинстве девочки и женщины участвовать не могут, ведь священнослужителями становятся только мужчины. Потому что духовенство (священник и епископ) во время богослужения являет собой образ Самого Христа.

ТАИНСТВО СЕДЬМОЕ: ВРАЧЕВАНИЕ ТЕЛА

У каждого воина помимо духовных ран случаются телесные болезни.

Господь посылает нам болезнь по разным причинам. Чтобы мы и отдохнули от поля боя, и смирили свой пыл, а может, и чтобы уберечь нас от какой-либо большей беды.

Бывает, что болезни приходят от великого возраста.

Таинство елеосвящения дается человеку для врачевания его тела и души. Это таинство еще называют соборованием, потому как обычно его совершает собор священников или епископов в количестве семи человек.

Во время таинства семь раз читаются различные места Евангелия, где говорится о врачевании, и семь раз елеем - то есть освященным маслом, смешанным с вином, - помазываются лоб, глаза, рот, уши, руки и ноги больного.

Елеосвящение часто в храме проводят Великим Постом. Считается, что благодать Божия через это таинство покрывает забытые неисповеданые грехи, таким образом, врачуя не только тело, но и душу больного.

Вот такие семь таинств существуют в нашей церкви, мой друг. Часто мы не можем объяснить на словах, но чувствуем душой в таинствах присутствие Божие. И это чувство близости с Господом - пускай будет нашей общей тайной, мой дорогой маленький воин.

Тайной семи Таинств.

ЧТЕНИЕ

Инна САПЕГА

ЮРОДИВАЯ ЖЕНА

– Позвольте испить с нами чаю! – засуетилась Прасковья Ивановна, встречая гостей. – У нас чай особенный, с травами. Как раз и самовар поспел!

Она нервно поправила высокую причёску и изобразила на лице улыбку.

– Что же… – важно проговорила седая дама, снимая перчатки. – Благодарствуем за приглашение!

Её спутник – худощавый молодой человек, одетый в скромный сюртук, – неловко откашлялся, озираясь по сторонам.

– Веди Палашу! – шепнула Прасковья Ивановна прислуживавшей девке. – Да смотри, чтоб без фокусов!

Хозяйка вновь улыбнулась гостям и жестом пригласила их к столу. Там на праздничной скатерти красовался пузатый расписной самовар, вокруг него на фарфоровой посуде блестели бока пирогов, а в вазочках манили засахаренные фрукты.

Только гости сели за стол, как в гостиную стремительно вошла высокая девушка.

– А вот и наша Пелагея Ивановна! – Прасковья Ивановна встала и чинно представила гостям свою дочь.

Молодой человек вскочил с места и, прежде чем поклониться, внимательно посмотрел на вошедшую.

Девушка производила странное впечатление. Она была, безусловно, красива, к тому же крепка и осаниста. И богатое платье с вышитыми цветами выгодно подчёркивало её фигуру. Но что-то было в лице девушки слишком решительное, если не сказать – лихое. Она быстро взглянула на гостя. И этот взгляд также удивил юношу. В нём чувствовалась огромная сила и в то же время беззащитность.

– Сергей Васильевич Серебреников, – отчеканил гость.

Девица кивнула, прикусила губу и с шумом села за стол.

– Погода сегодня солнечная, не правда ли? – с непринуждённым видом заметила Прасковья Ивановна.

– Да, в этом году весна рано началась в Арзамасе, – ответила гостья.

Подали чай.

За столом дамы вели разговор об особенностях местного климата и ландшафта, с беспокойством поглядывая на молодых. Юноша заметно переменился с приходом Пелагеи Ивановны. Он выпрямился, и лицо его приняло твёрдое выражение. Это уже был не прежний робковатый юнец, а мужчина с серьёзными намерениями. Девушка же, напротив, словно осунулась. Она забилась в дальний уголок стола и обречённо разглядывала чашку.

– Да, лето, видимо, будет засуш… – Прасковья Ивановна осеклась. Страшная картина предстала перед её взором: её дочь, Пелагея Ивановна, ложечкой лила чай на узорные цветки на своём платье. Польёт и пальцем размажет. Польёт и размажет.

– Дуня! – завопила хозяйка.

Служанка подбежала к барыне.

– Дуня, подай Палаше чаю, – сказала Прасковья Ивановна и зашептала на самое ухо: – А станешь чашку подавать, незаметно ущипни ты дуру-то, чтоб не дурила!

Дуняша послушно подошла к Пелагее Ивановне, протянула ей чашку и с удовольствием пресильно ущипнула ту за локоток.

– Что это? – вскричала девица и обратилась к Прасковье Ивановне: – Маменька! Или уже вам больно цветочков-то жалко? Ведь не райские это цветы!

Прасковья Ивановна стала бела как мел, а седая гостья вопросительно подняла брови.

– Ну и как вам невеста? – нетерпеливо спросил Сергей Васильевич в тот вечер свою крёстную мать, сопровождавшую его на смотринах.

– Не бери, Сергей Васильевич, – отрезала та. – Это не дело, что она богата. Ведь и вправду все говорят, что она глупая.

– Нет… – покачал головой юноша. Из его головы не выходил тот единственный взгляд, которым Пелагея Ивановна одарила его при встрече. – Она вовсе не глупая. А только некому было учить её, вот она и такая. Как лошадь необъезженная. Что же, я сам и буду учить её!

Крёстная вздохнула и неодобрительно пожала плечами. Сергей Васильевич отличался упрямым нравом.

В тот день многие богомольцы Саровской пустыни лицезрели пренеприятнейшее явление. Разъярённый мужчина расхаживал по обители, грозясь всё разрушить до основания и требуя, чтобы братия вернула его супругу.

– Да что случилось-то? Кто этот господин? – шёпотом спросил лысоватый старичок с котомкой за спиной у толстой бабы, сидевшей возле храма.

– Что случилось?! Кто ж его знает! – ответила она и хитро улыбнулась.

– Ну, ты-то точно знаешь, Матвеевна! – подмигнул старичок.

Баба довольно хмыкнула:

– Маленько знаю: кое-чего сама видала, кое-что люди порассказали. Значит, так: приехали из города давеча господин ентот, жена его да матушка ейная, кажись. Вон, она там, под липой сидит, на лавочке – с лицом-то важным. К старцу нашему пошли, к батюшке Серафиму, на разговор…

– И что же?

– А вон оно что: старец-то принял их, благословил, а затем мужа-то и мать выпроводил. Мол, в гостиницу идите. А молодую госпожу, супругу, значит, ентого господина, оставил при себе.

– Ну и ну. Пропала она с той поры.

– Как пропала?

– Да не воротилась обратно! Ещё после обедни пошла, а уж вечерню отслужили…

– Ну дела! – старик развёл руками. – А старец что?

– Что старец? Он с тех пор не принимал ещё никого – вишь, сколько народу-то собралось у его кельи.

– А-а-а, да-да, я поприметил толпу. Подумал даже, может, болен батюшка, не принимает.

– Да не болен, всё с госпожой той беседы ведут, поди.

Старичок почесал свою голую макушку. Хотел было ещё что-то спросить у своей собеседницы, как та сама поднялась и заголосила:

– А, вон, вон старец из кельи-то выходит. Ой, что будет, что будет!..

Действительно, из кельи вышел сгорбленный старец в простой ряске и вывел за руку высокую статную женщину. Изя­щно одетая, она, однако, выглядела не городской львицей, а, скорее, египетской подвижницей – такое твёрдое выражение было у неё на бледном лице. Батюшка Серафим поклонился даме до земли:

– Иди, матушка, иди немедля в мою обитель, побереги моих сирот-то, многие тобой спасутся. И будешь ты свет миру. Ах, позабыл было: вот чётки-то тебе. Возьми ты, матушка, возьми.

Отец Серафим протянул Пелагее деревянные чётки.

– Пелагея! – закричал Сергей Васильевич. Голос его звучал как раскат грома. – Ах ты, супружница...

– Хорош же Серафим! – орал муж. – Вот так святой человек, нечего сказать! И где эта прозорливость его? И в уме ли он? И вообще, на что это похоже? – дикая ревность и злость вылились наружу. Но более того, в душе этого сильного мужчины вдруг зародился страх. Страх потерять свою любимую. – Девка она, что ль, что в Дивеево её посылает?! Да и чётки ей дал.

– Ладно, ладно, Серёжа! – бросилась к мужу Пелагея Ивановна. – Будет тебе.

– То же мне, старец! – кипел тот. – О чём можно так долго разговаривать с замужней дамой?

– Да всё в порядке, – Пелагея отвернулась от мужа и снова посмотрела в сторону Серафимовой кельи.

Сергей Васильевич стиснул зубы от злости. Ему вдруг почудилось, что это конец. Конец их семейному счастью.

Он сидел во дворе на лавке и курил, пытаясь погасить в себе досаду. Но, напротив, табачный дым ещё сильнее разъедал его душу, и с каждой затяжкой душа чернела и исполнялась горечью.

«Вы не думайте, Сергей Васильевич, что я со зла… Я, право, из лучших побуждений… Может, вы как-нибудь посодействуете…» – звучал в его ушах участливый голосок Матроны Павловны.

Эта сорокалетняя купчиха славилась в городе не чем-нибудь, а своим языком. Купчиха перешла на шёпот:

– Дело в том, что сегодня ваша уважаемая супруга, Пелагея Ивановна, снова разгуливала по городу в таком виде… Как бы помягче сказать: платье-то на ней было праздничное, на плечах шаль, а вот на голове… Сергей Васильевич, с какой-то грязной тряпкой на голове гуляла-то она. И так важно прохаживалась по центральным улицам, будто на ней не тряпьё, а шёлковый платок. А на днях она так и к службе пришла в храм Божий. Нет, нет, я ничего не хочу сказать, да только негоже это, Сергей Васильевич. Я бы на вашем месте последила бы за женою. Толки ходят, сдружилась она с ещё одной дурой арзамасской – Прасковьей. Та, поди, её дурости и учит всякой. Да и соседка ваша видала, как Пелагея Ивановна-то по ночам не спит, стоит на коленях в вашей стеклянной галерее. А чего она стоит-то? Вы, Сергей Васильевич, ведь муж её, зачем вы её отпускаете – она же так на холоде-то да без сна совсем сбрендит. А ведь у неё ребёночек под сердцем – вон, живот уже не скроешь.

Сергей Васильевич еле выпроводил болтливую купчиху. Сидя на лавке, он уже битый час курил трубку. Думы его становились всё тяжелее.

Прасковья Ивановна ходила по дому с мрачным видом.

На диване истошно кричал новорождённый ребёнок. Девочка.

– Что стоишь! – зло крикнула Прасковья Ивановна Дуняше, своей девке. – Неси дитя кормилице. Запеленай только.

– Вы его себе оставите? – спросила Дуня.

– Не твоего ума дело! – отрезала Прасковья Ивановна.

Ребёнок заорал ещё сильнее, когда Дуня взяла его на руки.

Парасковья Ивановна сама ещё не решила, что делать с ребёнком. Наверное, придётся оставить. Всё же внучка. Да и Палаша, видно, совсем очумела. Первых двух младенцев загубила, а эту – в подоле матери принесла, как только на свет родилась. Кинула как котёнка на диван, на мать зыркнула обезумившими глазами: «Ты отдавала меня замуж, ты и нянчись теперь, я уже больше домой не приду!» – да и за порог. Эх, Пелагея Ивановна…

Прасковья Ивановна остановилась возле красного угла, поправила фитиль у лампады. Нет, она, конечно, знала, что дочь её со странностями. Родилась вроде здоровенькой. Но как слегла во младенчестве с неизвестной болезнью, так встала совсем иным ребёнком. Из на редкость умного ребёнка стала вдруг какой-то точно глупенькой. Уйдёт, бывало, в сад, поднимет платьице, станет и завертится на одной ножке, точно танцует. Уговаривали её, срамили, даже и били, но ничего не помогало. А затем она выросла, похорошела, как яблонька расцвела. Прасковья-то Ивановна и подумала, что замужество, гляди, и пойдёт на пользу дочери. Но дело-то иначе обернулось… Как к старцу тогда съездили в Саров, так словно подменили Пелагею – чудачить начала пуще прежнего. Надеялась, что рождение ребёнка её образумит. Первый мальчик такой хорошенький народился! Василием назвали. А дура-то, Палаша, была и не рада; как скажет во всеуслышание да при муже: «Дал Бог, дал, да вот прошу, чтоб и взял. А то что шататься-то будет!» Конечно, Сергей Васильевич после слов таких разъярился. И бить её стал. А без толку. Второго, Ванечку, родила через год, и также с ним – словно не мать, а кукушка. Вот и померли оба мальца. Теперь вот девку народила…

Прасковья Ивановна тяжело вздохнула. Нелёгкая бабья доля, ой нелёгкая! Смутное чувство вины всколыхнулось в ней – ведь насилу замуж отдавала дочь, та и мучается. Надо взять девчонку к себе, Пелагеей назвать. Авось тем грех свой пред Богом удастся загладить.

– Оставьте, меня Серафим испортил!

– Серафим, говоришь? А так как? – Сергей Васильевич хлыстал ремнём босую грязную женщину в оборванной одежде. Ноги у женщины опухли, а из губы сочилась кровь.

– Оставь, Сергушка! – молила та.

– Да ты, дрянь, мне принадлежишь! Мне, поняла? Что хочу, то и делаю с тобой.

– Оставь, порченная я…

– Я тебе ум-то вправлю…

Уже больше месяца не показывалась Пелагея Ивановна дома, бегая по городу от церкви к церкви. Жалостливые люди давали ей милостыню, она тут же раздавала её бедным или ставила свечи в храме. Там-то и застал её Сергей Васильевич.

Он приволок жену в полицейский участок и уговорил городничего высечь упрямую и непокорную жену. Тот привязал Пелагею к скамейке и долго бил. Клочьями висело тело её, кровь залила всю комнату, а она и не охнула.

Только не помогло это. Пелагея дурить не перестала, уклоняясь от мужа всяческими способами. Тогда и задумал Сергей Васильевич посадить жену на цепь. Заказал цепь железную с тяжёлым кольцом, да сам своим руками приковал супружницу к стене. Теперь он мог издеваться над ней, как ему хотелось.

…Весь город говорил о ночном происшествии в Напольной церкви. Да и шутка ли – столкнуться с привидением! А дело было так: церковный сторож, проснувшись глубокой ночью, решил обойти храм. Стужа стояла страшная, и тот перед выходом опрокинул стаканчик, чтоб не замёрзнуть. Дошёл он до того места, где стоял гроб, приготовленный для умершего от эпидемии солдата, а оттуда вдруг как выскочит баба! Голая почти, губы синие, на шее обруч железный и цепь висит. Ни дать ни взять – оборотень! Тут припустился сторож во всю прыть. Полгорода перебудил со страху. А оказалось, это дура была – Серебреникова жена, Пелагея. Снова от мужа сбежала, чуть не околела на морозе.

Ну, жену мужу спровадили, а сторожа ещё больше напоили, чтоб успокоился. Гроб закрыли крышкой.

А Сергей Васильевич в тот день молча привёл безумную жену тёще. Всё. Хватит с него.

– Вот, батюшка, дочь-то моя, с которой мы были у тебя, замужняя-то, с ума сошла, то и то делает и ничем не унимается – куда-куда мы ни возили её. Совсем отбилась от рук, так что на цепь посадили.

Прасковья Ивановна жалостливо смотрела на старца Серафима.

– Как это можно? – воскликнул тот. Великое беспокойство отразилось на его светлом лице. – Как это могли вы? Пустите, пустите, пусть она по воле ходит, а не то будете вы страшно Господом наказаны за неё, оставьте, не трогайте, оставьте!

Напуганная мать стала оправдываться:

– Ведь у нас вон девчонки замуж тоже хотят, зазорно им с дурою-то. И ничем её не уломаешь – не слушает. А больно сильна, чтоб без цепи-то держать – с ней и не сладишь. Да и с цепью по всему городу бегает – срам, и только.

Старец неожиданно улыбнулся:

– Да, так и сказал мне старец Серафим, не мешать дочери, – рассказывала Прасковья Ивановна. – С тех пор мы дуру в цепях и не держим. Бегает она по городу днём, озорует, а ночи проводит на погосте Напольной церкви… А муж её, живой, не заходит совсем.

– Вы бы отдали её к нам, – вдруг предложила гостья Прасковьи Ивановны, женщина средних лет, с круглым добрым лицом. – Что ей здесь юродствовать?

– Да я бы рада-радёхонька, Ульяна Григорьевна, если б вы взяли её и если б она пошла, – оживилась та. – Ведь нам-то, видит Царица Небесная, как надоела она, просто беда! Возьмите, Христа ради, вам за неё мы ещё и денег дадим.

Ульяна Григорьевна обернулась к самой Пелагее Ивановне, сидевшей за столом с чашкой в руках, и ласково сказала:

– Полно тебе здесь безумствовать, пойдём к нам, в Дивеево, так Богу угодно.

Пелагея, дотоле равнодушная к беседе, вдруг вскочила со своего места, поклонилась в ноги гостье и промолвила:

– Возьмите меня, матушка, под ваше покровительство!

– Как славно заговорила! – удивилась Прасковья Ивановна. – Словно разумная!

– Ага! – гаркнул брат Сергея Васильевича, бывший в гостиной. – А вы и поверили ей. Вишь, какая умница стала! Как бы не так! – он сложил кукиш и потряс им перед гостями. – Будет она у вас в Дивеево жить? Убежит и опять станет шататься.

Пелагея Ивановна внимательно посмотрела на него и, к удивлению окружающих, спокойно поклонилась ему в пол со словами:

– Прости Христа ради меня, уж до гроба к вам не приду я более.

В Дивеево часто приезжают паломники, оттого к незнакомым лицам здесь не присматриваются. Но этот подтянутый, хорошо одетый мужчина невольно привлекал взгляд.

«Кто бы это был? – подумала послушница Анна. – Что-то вовсе я такого не видала и не знаю». Заметив интерес в ее глазах, мужчина обратился к ней:

– Королева-то здесь?

– Королева? – удивилась та. – Это Пелагея Ивановна, что ли?

– Она самая.

– Здесь, – ответила. – А вам что нужно?

– Нужно, – жёстко сказал мужчина. – Где она?

Послушница задумалась, затем проговорила:

– Пойдёмте! – и направилась мелким шагом к храму.

– А вы арзамасские, что ль? Родные ей будете? – обернулась она на ходу.

– Кажется, будто сродником считался, – каким-то треснутым голосом ответил посетитель.

Пелагея Ивановна сидела у Тихвинской церкви и широко улыбалась. На одной ноге у неё красовался дырявый башмак, а на другой – разинул рот старый валенок. В руке блаженная держала длинную палку.

Незнакомец подошёл к Пелагее и прямо посмотрел ей в глаза.

– А ты полно дурить-то, – тихо сказал он ей. – Будет! Поедем-ка в Арзамас.

Дура ещё шире улыбнулась.

– А вы кто ей будете? – не удержалась послушница.

– Я-то? – мужчина сплюнул. – Муж её.

– А-а-а… – кивнула послушница и смолкла.

– А вы и вправду думаете, что она безу­мная дура? – вдруг спросил мужчина. – Вовсе нет, только так дурит, просто – шельма.

Тут приказчик, бывший с незнакомцем, встрял в разговор:

– Эх, Сергей Васильевич! Что вы говорите? Ну и стала бы она, если бы и маленький у неё ум был, терпеть такие побои, как вы били её? А потому только и терпела, что без ума стала.

Мужчина снова сплюнул.

– Что ей делается? Вишь, какая она здоровая да гладкая!

При этих словах Пелагея Ивановна встала с земли, поклонилась своему супругу и сказала без тени обиды в голосе:

– Не ходила я в Арзамас и не пойду, хоть ты всю кожу сдери с меня.

Незнакомец ещё раз взглянул на блаженную, в ответ поклонился ей, развернулся и молча пошёл к вратам обители.

– Что это, Пелагея Ивановна, – послушница Анна подбежала к блаженной. – Неужто правда муж твой?

– Да, всё искал у меня ум да рёбра хотел пересчитать – ум не нашёл, зато рёбра переломал все, – покачала головой та.

Много лет прошло с тех пор. И больше уж не видела Пелагея Ивановна своего Сергея Васильевича. Но как-то летом сделалось ей плохо. Вскочила она, скорчилась, стала по комнате ходить, сама стонет и плачет:

– Умирает он, да умирает-то как! Без причастия.

А он действительно умирал в тот час. Так же расхаживал по дому своему, скрючившись от болезни, да приговаривал:

– Ох, Пелагея Ивановна, матушка! Прости ты меня, Христа ради. А как я тебя бил-то. Помоги мне! Помолись за меня!

Что творилось в душе у блаженной? Любила ли она мужа своего? Жалела ли его? Простила ли? Только Богу это ведомо. Сама Пелагея Ивановна более о муже не вспоминала и разговор о нём ни с кем не заводила.

Только уже через сорок лет, почти перед самой своей кончиной, в день преподобного Сергия встрепенулась Пелагея: «Сергушка, Сергушка, по тебе и просфорки-то никто не вымет…»

И грустным-грустным сделалось её лицо.

Примечание: Рассказ основан на жизнеописании блаженной Пелагеи Саровской
и на воспоминаниях её келейницы Анны Герасимовны.

ЧТЕНИЕ

БАБУШКИНА ИСТОРИЯ

Инна САПЕГА

Когда закрылась дверь за родителями, девочки окружили бабушку:

– Бабуля, расскажи нам что-нибудь!

– Что папа с мамой сказали? Умыться, переодеться и марш в постель!

– Но ведь Пасха!

– Вот именно – сегодня пасхальная ночь.

– Хорошо, бабушка, тогда ты расскажи нам пасхальную историю! – не унимались девочки.

Бабушка вздохнула, пряча улыбку, и сдалась:

– Хорошо! Расскажу вам кое-что. Только… – и она выразительно посмотрела на кроватки.

Бабушка была большой мастерицей рассказывать: её истории всегда завораживали и увлекали. Потому Клаша и Дуня быстренько умылись, надели свои пижамы и прыгнули под одеяла.

– Мы готовы! – крикнула Дуня.

– Ис-то-ри-ю! – затараторила Клаша.

– Ишь какие! – улыбнулась бабушка, войдя в комнату. За ней с хитрой мордой следовал кот Базилио.. – Готовы? Что же, слушайте, есть у меня для вас одна история.

Бабушка выключила в комнате большой свет и зажгла ночник. Затем села поудобнее в кресло, закутавшись в тёплую овечью шаль. Кот запрыгнул ей на колени. Бабушка почесала ему за ухом и начала свой рассказ:

– Когда я была маленькой девочкой, мы жили в деревне. Жили мы хорошо, но началась война, и папу моего отправили на фронт. А нас у мамки уже двое было – я да мой братишка Вова. Мне-то тогда было восемь лет, а ему всего три годика. Тогда, девоньки, было такое время, непростое, в Бога никто не верил, храмы рушили. Вот и у нас на хуторе стояла старая заброшенная церквушка. Купола у неё не было, а на крыше зеленела трава и даже выросла тоненькая берёзка. Никто туда не ходил, только мы, детвора, лазали в неё тайком от взрослых.

– Тайком! – протянула Дуня и подмигнула Клаше.

– И вот мамке нашей пришло письмо, – продолжала бабушка. – Мама открыла его и вся побледнела. Нам, детям, она ничего не сказала, но я чувствовала, что в письме написано что-то страшное, что-то, что касалось нашего папы.

– Он что, погиб на войне? – спросила Дуня.

Бабушка пожала плечами:

– Я подумала, что папа погиб. Но мне хотелось быть сильной, чтобы маму поддержать и Вову не пугать. Потому рано утром я уходила в церквушку, залезала по шаткой лестнице на колокольню и там, скрытая от всех полуразрушенными стенами, предавалась наедине грустным мыслям. Однажды весной я сидела в своём тайнике и вдруг услышала чудный звук – будто звонили колокола. Я встала, сделала шаг и… провалилась вниз – резкая боль охватила мою лодыжку. Я поняла, что сильно ушибла ногу, может быть, даже сломала её.

Сначала сильно разревелась, но потом успокоилась. Я сидела на замшелом полу и размышляла, что делать дальше, как вдруг снова послышался звук колоколов, такой радостный. Я повернулась и остолбенела: в дверном проёме храма стояла скрюченная фигура.

– Девочка, что ты тут делаешь? – услышала я скрипучий старушечий голос и вздрогнула: это была Тимофеевна – одинокая старушка, которая жила на краю деревни. Она считалась у нас странной: всегда носила чёрный платок и постоянно чего-то шептала. Я перепугалась не на шутку. Честно говоря, я боялась её: какие только в деревне толки не ходили о Тимофеевне, она слыла чуть ли не колдуньей.

– Я упала! Кажется, ногу ушибла.

– Покажи…

Я нехотя спустила свой носок, и Тимофеевна осмотрела мне ногу. Затем она достала из-за пазухи какую-то глиняную баночку, что-то прошептала и помазала мне ногу маслом из этой баночки.

– Да это простой ушиб, – сказала она. – Но ногу надо крепко перевязать, вишь как она у тебя опухла... Пойдём ко мне, я тут недалеко живу, угощу тебя чаем, заодно и ногу перевяжу... А потом позову твоих, чтобы тебя домой отнесли.

Я очень боялась идти к Тимофеевне, но делать было нечего.

Еле-еле мы доковыляли до её лачуги. Странное дело: Тимофеевна выглядела такой немощной, но, когда я оперлась на неё, она оказалась довольно сильной и выносливой.

– А чем вы мне ногу помазали? – спросила её после того, как она перевязала ногу и напоила меня травяным чаем с малиновым вареньем.

– Маслом от иконы святого Пантелеимона, у тебя скоро заживёт.

– А правда, что вы – колдунья? – вырвалось у меня.

– Нет, что ты? Я в Бога верю! – она широко перекрестилась.

– Но Бога же нет!

Старушка ничего не ответила, лишь кротко улыбнулась мне. И что-то такое было в её улыбке, что мне стало совестно.

– А что вы в храме делали?

– Сегодня, девонька моя, Пасха Христова, Светлое Воскресение! Я и пришла помолиться.

Тимофеевна улыбнулась, встала и вышла в сени. Скоро она вернулась, неся в руках круглый пирог да два красных яйца.

– Ого! – вырвалось у меня. Я никогда до этого не видела крашеных яиц.

– Я знаю, девонька, что и ты крещёная. Тебя бабка Аксинья крестила. Мы с ней дружили... Покушай вот куличика и яичек.

Пирог оказался ароматным, сдобным, он словно таял во рту.

– А ты что в храме делала? – спросила Тимофеевна.

Я взглянула на неё и призналась:

– Нам пришла повестка...

– Батя? – догадалась она.

Некоторое время Тимофеевна молчала.

– А ты Богу молись. Молись. Вишь как, это Он тебя к Себе в храм привёл, ты и молись Ему, авось Он поможет. Он ведь Сам воскрес.

– А как это – молиться?

Тут Тимофеевна мне и рассказала о молитве. Я стала молиться. А осенью вернулся наш батя. Его контузило, и долгое время считали, что он погиб. Но он был жив и вернулся к нам.

– А Тимофеевна? – спросила Клава.

– Я подружилась с ней. Бегала к ней каждый день. Она учила меня разному: молитвам, вере, а ещё объясняла, какие травы лечебные. Вообще, она много чего знала. Мне было с ней очень интересно. А затем она исчезла. Ушла. Говорят, почувствовала скорую смерть и пошла в село, где жил тайный священник, ища последнего напутствия. Там, видно, и обрела свой покой.

Бабушка закончила свою историю и замолчала, вспоминая прошлое. Базилио замурлыкал у неё на руках.

– А теперь всем спать! – опомнилась бабушка. – Завтра в храм пойдём.

Но девочки спать не хотели:

– Бабушка, а ты из-за Тимофеевны и стала врачом?

– Да, благодаря ей и стала.

– А как мама с папой относились к тому, что ты дружишь с той старушкой?

– Ну, папа после войны сам верующим стал. Мама за ним потянулась. И про нашу дружбу с Тимофеевной я им всё рассказала. Потом мы с мамой ходили её навещать... Ну и хитрые вы, лишь бы не спать! – она встала с кресла и выключила ночник. – Спокойной ночи.

Всю ночь девочкам снились разрушенные храмы, коты и сгорбленные бабушки. А наутро они проснулись от ласкового бабушкина голоса: «Просыпайтесь, дорогие шалуньи, пора в храм!»

Сергей ПРОКОПЬЕВ

БОТИНОЧКИ

Перебираю архивы и натыкаюсь иногда на такие сердечные факты... Рассказала бывшая сотрудница Людмила Попова. Свёкор её с Алтая. Четыре его брата жили с отцом под одной крышей. Отец – непререкаемый авторитет в семье, как и мать. Сыновья заикались иногда, мол, не лучше ли каждому вести отдельное хозяйство. Но отец исходил из принципа: коллективный труд продуктивнее. Считал, что, разбежавшись по своим углам, столько не наработаешь, как мощным, хорошо организованным сельхозпредприятием. Пресекал на корню частнособственнические разговоры сыновей о разделе. И только угроза раскулачивания в период коллективизации заставила отделить сыновей. Но поздно спохватился, раскулачили всех поодиночке.

В совместном хозяйстве насчитывалось до пятнадцати лошадей, двадцать коров, были сеялки, жнейки… Зажиточно жили. Будущий свёкор Людмилы – младший в семье. В первый месяц, как женился, отправили его с молодой женой Полиной на ярмарку продавать коня. Впервые доверили столь ответственное дело. Из практического соображения: пора становиться самостоятельным мужиком. Что называется, толкнули с лодки – плыви. Было велено купить спички, соль, керосин и мыло. Мыла приобретали немного, только для умывания и на банные нужды, для стирки варили щёлок.

Юные муж и жена всю дорогу в телеге бок о бок. Сердца поют от этой навсегда дозволенной близости. Не надо краснеть, стесняться, озираться – не увидел бы кто. Обвенчаны, вокруг аналоя трижды проведены. Счастливые!

Конь Буран – загляденье, продали его – не продешевили, хорошие деньги взяли. Деньги подальше запрятали, можно переходить ко второй части задания: выполнению родительских наказов и заказов. А ярмарка-то, ярмарка – чудо! Чего только нет! Глаза разбегаются от товаров. И платки, и ситец, и горшки расписные… Молодая жена увидела ботиночки. Малиновые, на шнурочках, а для украшения сбоку две пуговички, кожей обтянутые, каблучок наборный...

Увидела Полина – и сердце зашлось. «Купим? – смотрит на мужа. – Купим?» Глаза смородиновые, да не глаза – глазищи. И столько в них восторга, столько мольбы. Как отказать? И не жалко ему ничего для желанной, вовсе нет, но внутренний голосок противно зашипел: «Нельзя, худо будет». Про сапожки мать с отцом словом не обмолвились. Ну и что? Разве он не работает со всеми наравне от зари до зари? Разве землю не пашет? Сено не косит? Коня вон продал дороже, чем отец говорил. В конце концов, у него теперь своя семья. Купил. И сердце облилось жаром, когда жена прижала к своим щекам ботиночки. Раскраснелась, под стать малиновым голяшкам...

Идёт по базару, видит: сапоги яловые висят, голенища отблескивают на солнце, а подковки на каблуках прямо-таки сверкают! Подумал: жене купил новенькую обувку, а сам в жизни нового не надевал, всё за братьями донашивал. Даже в церкви на венчании в чужих сапогах стоял. Перед свадьбой мать порешила, что жених и в ношеных сойдёт. «Э-эх, гулять так гулять!» – решил он и купил и себе сапоги. Тоже вопреки наказам родителей.

Всю родительскую программу покупок на ярмарке выполнили молодые. Едут на телеге домой, жена счастливая –

нет-нет да и достанет ботиночки, наденет в который раз, туда-сюда покрутит ножками, наряженными в красоту неземную, постучит шаловливо пятками, одну о другую, потом молча прижмётся к мужу в благодарности, отчего сердце его ухнет в сладкий омут.

Но чем ближе к дому, тем громче внутренний голосок шипел: «Нельзя было покупать! Ой, худо будет!» Думал про ботиночки для Полины, а вышло-то иначе.

Мать, увидев, что сын накупил сверх наказов обуви, взяла вожжи, завела в амбар неслуха и отлупила как сидорову козу, даже сильнее: неделю неуютно было сидеть за столом. «Я тебе дам “у меня своих сапог отродясь не было”! – приговаривала с каждым ударом. – Я тебе покажу, вольнику, как матерь не слушаться! Сапоги сопляку подавай!..» И почему-то лупцевала исключительно за мужские сапоги, про женскую обутку не вспоминала во время воспитательной экзекуции.

Ботиночки Полина хранила всю жизнь. В 1968 году, знакомясь с молодой невесткой Людой, открыла сундук, достала. Ничего особенного: наборный каблук из кожи, одна пуговичка потерялась.

«Жаль, в гроб нельзя в них лечь, – вздохнула пожилая женщина, – а будь моя воля...»

Сапоги мужа, за самовольную покупку коих тот вытерпел столько безжалостных ударов вожжами, хранились в том же сундуке, что и ботиночки. Вот только остались от них одни голенища: недолго он их носил, вскорости отвалилась подошва – хилой оказалась, не чета женским ботиночкам. Пожалел себя на базаре, разгорелся глаз на прогуталиненные голенища, а и не заметил, что подошва-то из сыромятины.

Так что не зря мать учила сына в амбаре, и вовсе не по причине экономической: не денег жалко, а вот уму-разуму сына как ещё научишь, как объяснишь ему смысл старой истины – чья воля, того и ответ.

Они стояли посреди храма, взявшись за руки. Ему на вид лет 75, небольшого роста, с белой бородой, открытым лицом и улыбающимися глазами. Ей – 70, хрупкая, миниатюрная с длинной седой косой из-под пуховой беретки и с добрым взглядом.
День выдался солнечный и на стенах храма играли золотые блики.

«Как хорошо у нас в храме!» - выдохнул он. «Хорошо!» – эхом отозвалась она. Они огляделись и только тогда заметили меня у свечного ящика. «Как хорошо в этом храме!» – уже громче, обращаясь ко мне, сказал он. И вместе, всё также держась за руки, они подошли к ящику.
«Это наш храм!» - сказала она. Он продолжил – «Меня здесь крестил о. Петр». Она добавила: «а потом он нас здесь венчал!» «Да! – подхватил он– правда, мы уже лет 30 были женаты…» «и даже – она улыбнулась - успели двух сыновей вырастить».«Они были на нашем венчании!» - с городостью сказал он. «Да!» - улыбнулась она, вспоминая. «Даже не верится, уже прошло двадцать лет с тех пор, даже больше!» - он наморщил лоб. «Нам в этом году – пятьдесят!»- поделилась она со мной, и лучезарная сеточка морщинок вокруг ее глаз осветила ее лицо и даже как будто его лицо тоже. «Золотая свадьба!» «Уж внуки переженились – у нас их пятеро…И прошли мы вместе огонь и воду!» - он расправил плечи. «Ну ничего, Слава Богу!" - сказали они вместе, а затем вместе замолчали и взглянули друг на друга. Потом оба – на меня. И снова улыбнулись.

«Мы здесь редко бываем – живем с детьми, а тут пришли – наш храм открыт!» «Да!» «Я пойду свечей поставлю возле нашей иконы!» - он взял за ящиком три свечки и вопросительно посмотрел на супругу. Она кивнула.

Когда он немного отошел, она шепотом спросила меня: «А у Вас… есть…Адам?» Я удивленно подняла брови. Она объяснила: "Моего мужа зовут Адам,редкое имя! Я бы хотела подарить ему что-нибудь из этого храма. Когда мы еще здесь очутимся? Может быть икону его святого…»

Икону праотца Адама мы не нашли,только открытку с изображением Райского Сада. Она была довольна. «Да, это Сад. Очень красивый. Спасибо Вам!» - она взяла открытку, положила ее в сумочку, попросила еще несколько свечей и пошла к своему супругу.

Они вместе еще походили по храму. Крестились подле икон, что-то вполголоса друг другу говорили, зажигали свечи. Напоследок снова остановились в центре храма, взялись за руки. Кивнули. Улыбнулись мне. И вышли.

А в храме как будто после каждения пахло ладаном, на стенах играли солнечные блики, и я еще очень долго сидела и думала об этой удивительно светлой паре и Райском Саде. И вдруг радостная мысль – догадка мелькнула в голове. Конечно, это невозможно, но все же…Я же не спросила как ее зовут…А вдруг…конечно, вряд ли, но
вдруг…? Да и при том, какая разница, даже если это не так, суть то та же…Ведь если ОН – Адам, ОНА – непременно должна быть Евой…Правда ведь? Я улыбнулась.

Вместе

Давай с тобою вместе посидим

Хоть пять минуток, а захочешь - вечность.

Я заварю тебе свои стихи,

На стол поставлю светлых сказок свечи,

А к чаю испеку тебе мечты,

Их наполняя верой и любовью;

Я разожгу камин из доброты

И песней колыбельной успокою;

Тебе я нарисую целый мир,

Мы радугой его цветной раскрасим.

Давай с тобою вместе посидим,

Захочешь - вечность, ну а нет, так - часик!"

Красота Женская

Мне раньше казалось, что красота, особенно красота женская, зависит от определенного набора внешних качеств - необходимой стройности, грациозности, изящности, некоей романтической эфемерности, идеальных пропорций лица и тела… Мое представление о красоте в корне изменилось, когда я встретила Оньки.
Оньки - да простит меня читатель, была обыкновенной уткой и жила у нас в Скиту на Аляске. Я, честно признаюсь, до встречи с Оньки других уток знала мало, и к ним особой привязанности не испытывала, но по Великой Мудрости Божией или по мудрованию наших матушек, одним их моих послушаний на острове было - утководство. Я ухаживала за Оньки. И незаметно для себя, но заметно для окружающих полюбила нашу утку. Впрочем, ее любили все. Ее нельзя было не любить.
Оньки была некрасивой. Рыжая, с маленькой головой, неповоротливым туловищем, походкой вперевалку и с крикливым голосом, она была чрезвычайно мила и обаятельна. Ее ясные глазки умно смотрели на этот мир, и весь ее облик будто дышал добродушием и некоей утиной заботой, вниманием ко всем и всему происходящему. Только она так шумно и так искренне умела радоваться приходу утра, готовой трапезе, растекшейся во дворе луже. И нас, часто загруженных своими мыслями и хлопотами, она не раз спасала от уныния и заставляла улыбнуться своим жизнерадостным Кряя-Кряяя-Кряяяя при встрече. Она любила поболтать, но знала, когда надо смолчать и могла терпеливо тихонечко идти за вами по всему острову целый час, только бы вас не оставлять одну, когда, как чувствовало ее любящее сердце, вам нужна была компания.
Периодически Оньки толстела и становилось тогда еще прекраснее. Тогда мы все по очереди брали ее на руки и аккуратно ощупывали ее. «Оньки, ты нам яйцо готовишь?» Оньки заговорщически молчала. Приносить яйца она любила. Как снесет - кричит утром громко-громко - «Яйцо, смотрите!» «Оньки, молодец!» - мы хвалим. Оньки смущенно улыбалась. Неслась она не каждый день, а по вдохновению, и всегда - нам праздник - Онькино яйцо. Яйцами она делилась с великой щедростью. Она понимала, что нести яйца - это ее послушание в Скиту, и выполняла свое послушание особо ответственно, когда приближалась Пасха.
Летом Оньки захотела стать мамой. И недели три сидела на белых округлых камушках, которые мы незаметно подложили вместо яиц (селезня-то у нас все равно не было), в запрятанном гнезде под кустом малины. За это время Оньки похудела, повзрослела, одичала, ужасно вымоталась. А мы о ней сильно соскучились и, в конце концов, решили купить ей маленьких птенчат к следующей весне. Мамка из нее вышла бы замечательная.
Надо сказать, что Оньки при всей своей приземистости, совсем не была приземленной уткой. Она очень любила звон колоколов и частенько встречала нас у церкви после утренней службы. А иногда мы находили ее глубоко задумавшуюся на прибрежных скалах. Что там делала наша утка? Молилась в уединении? Грустила, что не умеет летать или плавать как ее сородичи дикие утки? Может и так, только свою грусть она никогда не показывала, и при виде нас всегда улыбалась. Да - она умела улыбаться по-настоящему. Той улыбкой, от которой становится теплее всем вокруг. Только однажды мы видели, что Оньки плачет - когда ее поймал Орел и оставил на ней три рванных следа от когтей. Тогда Оньки плакала. Но плакала - молча. Не жалея себя, а потому что - больно.
Оньки была очень красивой. По-женски красивой. Не стройностью и фигурой, а искренностью, заботой и простотой.

Святое неведние

Во время Херувимской в храме громко зазвонил телефон. В толпе молящихся послышались торопливые шорохи, телефон искали, нашли, выключили. После Евхаристического канона возмущенный сим событием батюшка вышел на амвон и потребовал с нарушителя строгой молитвы 100 земных поклонов, "аще тот совесть имеет и сам по своей совести их сотворит, поколи лично на преступлении не пойман". Началось Причащение, снова зазвонил телефон. Батюшка гневно остановил хор. "Вывесьти нарушителя из храма!" Все окинули строгим взором храм - у икон сидела седенькая бабушка с сумочкой и улыбалась, держа телефон в руках, в полном неведении ни своего нарушения, ни священического гнева. Бабушка была глухая. Батюшка увидел виновника, вздохнул и отменил епитемью.

Ангел

Бабушка встречает свою шестилетнюю внучку в храме после Воскресной школы. Та молчалива и задумчива. Дома девочка говорит бабушке

Бабушка, вот ты меня все время ангелом называешь, а я когда вырасту стану бесом?

Отчего? - пугается старушка

Нам учительница рассказывала про художника, который хотел нарисовать ангела. Он искал всюду на земле человека, похожего на ангела и нашел маленького мальчика и нарисовал с него ангела. А потом уже в старости, он захотел нарисовать беса, и нашел очень страшного человека, а когда рисовал его, тот сказал, что он тот самый мальчик-ангел.

Ну и что?

А помнишь, помнишь, бабушка, мы с мамой вчера поссорились и я заплакала?

Да, девонька, помню... - Бабушка ясно помнила эту сцену, и стала внимательнее прислушиваться к внучке.

Я тогда очень хотела подойти к мамочке, обнять и сказать ей «мамочка, милая моя, мамочка!» А я…я … (девочка, нахмурила лобик) я крикнула ей «Дураааа, дура тыыы! Уходи!!» и еще больше заплакала, помнишь, бабушка? - губы девочки подергивались.

Да, девонька, я помню. - снова повторила бабушка.

Мне так горько было, бабушка. Так плохо. Вот ты меня ангелом зовешь, а я вдруг вырасту - бесом…

Нет, не вырастешь. Это ведь от тебя зависит, какой ты станешь.

Но ведь тогда, я знала, что плохо так маму называть, я хотела иначе, но все равно.. - девочка уже плакала.

То что случилось - случилось на пользу - ты узнала, что в нас есть плохое и хорошее, и что плохое и хорошее всегда борются друг с другом. Но вчера - ты не боролась с плохим в себе и оно победило. Но не совсем..

Не совсем? - девочка взглянула на бабушку.

Нет, зло не совсем победило. тебе же жалко, что так вышло. Значит, ты так больше постараешься не делать. Значит, ты будешь теперь бороться, и будет побеждать добро, так ведь?

Так - сказала девочка.

Значит, теперь ты становишься не ангелом и не бесом, а просто - настоящим человеком.

Брат с сестрой

Мужчина и женщина были очень похожи - оба приземистые, круглолицые, голубоглазые, обоим на вид лет 65-68. Они стояли около ящика и разговаривали друг с другом.

Купи свечей! - сказала женщина.

Сколько?

Маме с папой поставить за упокой, и за здравие... купи шесть. Три тебе, три мне.

Нам десять свечей.

Даю им десять свечей. Спрашиваю:

Вы - брат с сестрой?

Женщина вспыхивает:

Почему вы решили?

Мужчина счастливо улыбается:

А что похожи?

Похожи - отвечаю.

Мужчина с детским озорством легонько толкает женщину локтем в бок. Та машет на него рукой, берет свечи и идет к иконам.

Минут через десять мужчина снова подходит и неожиданно заговорщически объявляет:

Нет, мы не брат с сестрой. Мы - муж с женой! А правда - похожи, да?

Правда, - говорю.

Память Смертная

Да, стареть нынче не выгодно, - отпивая глоток ароматного чая, заметил батюшка.

Клирошане сидели в уютной трапезной после службы и неспешно разговаривали. Обед уже подходил к концу, мирно тикали часы на стене, а в окошко светило радостное солнышко. Беседа шла о старости. Батюшка продолжал:- Вот ко мне приходят бабульки на исповедь и смеются-жалуются - говорят, жить очень дорого, помереть бы побыстрее, а потом узнают стоимость ритуальных услуг и ахают - нет, уж я лучше поживу пока, помирать - совсем не по карману.

Батюшка, а ты пряник, пряник-то бери! - протянула матушка пряники батюшке.

Тульские! Свежие! - вставил пономарь - это я вчера домой ездил, в Тулу. Мои ведь тоже уже в годах, навещаю их раз в месяц…

Батюшка охотно взял пряник с большими глазированными буквами.

Розовощекий диакон подхватил беседу: «Это вы верно подметили, батюшка, дорожает все. Вот и у меня мама волнуется. Два года назад захотела себе гроб купить. Мы все ее отговаривать - мама, ты чего, пугаешь нас. Отговорили. А она сейчас жалуется, мол, две ее подружки купили себе по гробу и живут спокойненько, а она без гроба осталась…

Вкусные пряники! - похвалил батюшка и покачал головой, поясняя диакону. - А что ты удивляешься? У стариков - любой день на счету. Надо ж себе и домик будущий приготовить - гроб то бишь. Раньше даже такая традиция была в деревнях - покупали доски для своего гроба и на чердак их клали, чтобы те полежали да высохли, чтобы гроб легкий получился и прочный…Можно мне еще кипяточку?

Пожалуйста, пожалуйста - спохватилась матушка, наливая батюшке в кружку кипятка. - И заварочки. Медочек добавь!

Спасибовце!- Батюшка отхлебнул еще один глоток чая. Чай был очень вкусным. - Это что ты заварила, мать?

Иван-Чай. В мае собирала! - отозвалась ласково матушка.

Хорош! - причмокнул языком священник.

А моя диакониса зверобой собирает. Ой, полезная вещь! - снова забасил отец диакон - она насобирает его, и в пучки, а потом подвесит и сушит...

На чердаке? - спросил, подмигнув, батюшка.

Ну зачем же!

А я тоже знаю историю! - подхватила из уголка стола девочка- регент в голубом платочке. Звонким голосом она начала - У меня бабушка тоже гроб себе купила, я еще маленькой была. В деревню к ней ездила, а у нее гроб лежал на чердаке. Деревянный такой. Симпатичный. Мы вот с братом шалить любили. В прятки играли - и частенько в гробу этом прятались.

Кудрявый певчий закашлялся. Батюшка ласково побил его по спине.
-Ты, что, брат? Чай не в то горло пошел?
Певчий потряс кудрями, да мол, чай виноват.
Девица же, будто не обратив внимания на кашель певчего, продолжила историю - - Однажды, брат мой туда спрятался. А на чердак мама зашла, взять чего-то! Глядь - в гробу брат лежит. Как мама потом брата ругала и бабушку тоже.

Я бы выпорол! - заверил диакон.

Все засмеялись, и только кудрявый певчий снова закашлялся. Он не очень любил подобные разговоры. Матушка подлила ему чаю.

А что, хорошо, по-моему, гроб иметь - память смертная. - заметил батюшка и широко улыбнулся, оглядывая собравшихся.

Хорошо-то, наверное! Только куда его ставить? В квартирах-то места мало, знаете сами… - медленно размешивая сахар в чашке, неожиданно проговорила до того молчавшая пожилая церковница. - Спать в нем неудобно, чердаков у нас нет, гости пугаться будут. А бы купила давно, только не знаю, куда ставить его, гроб этот. - Она закончила размешивать сахар, вынула ложечку из чашки, аккуратно положила ее на блюдце.

Все посмотрели на нее. Легенькая, беленькая, сама как просушенные доски на чьем-то чердаке в деревне, она говорила серьезно, тщательно проговаривая каждое слово. Было видно - мысли о старости и смерти были для нее близки и привычны. Молодые собеседники смутились. Тикание часов в трапезной стало заметно слышнее, всем на мгновение показалось, будто задача этих часов не показывать время, а отбивать жизненный срок. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Так-так-так-ТАК.

Да, мать, ты ведь все время в храме, что тебе о памяти смертной заботиться чрезмерно да гроб покупать. - как-то по-особенному, тихо, наконец, промолвил батюшка. - Живи пока.

Уж поживу, батюшка, поживу - спокойно отозвалась церковница. - Молитвами вашими.

Пожилая церковница сделала последний глоток чая, и подняла внимательные глаза на священника.

Ну что же - помолимся! - встал из-за стола батюшка.

Обед закончился.

Медведи

Весной небольшому монастырьку в деревеньке N выдалась новая забота - вдова местного пчеловода одарила общину тремя ульями. В пчелах никто из четверых насельниц и паломницы не понимал, купленные по случаю книжные пособия были прочтены до страницы 35 и отложены на полку в связи с наступившей порой земледелия. Пчелы жили в своих домиках, кушали пыльцу и наслаждались летом. Перед праздником Медового Спаса книжные пособия оказались в руках у Матушки. Она открыла главу о собирании меда и взглянула на монастырскую собачницу, как самую сведущую в животноводстве:
-Мать Мелетина, тебе послушание - собрать мед из одного улия к празднику
-Матушка, я пчел бо… - начала сестра
-Это - послушание! - подняла бровь Матушка.
-Благословите!
После обеда мать Мелетина заходит ко мне в мастерскую:
-Инка, ты пчел боишься?
-Боюсь! - честно признаюсь.
-А мед когда-нибудь собирала?
-Никогда - отвечаю.
-Тогда пойдем со мной!
-Пойдем! - соглашаюсь и добавляю неуверенно - А что мы делать-то будем?
-Мы оденемся в свитера да в шерстяные брюки (чтобы нас пчелы не прокусили), ты кадить будешь специальным кадилом, а я буду доставать соты из улия. - поделилась своим планом сестра.
-Договорились!
Через десять минут мы, обе одетые с ног до головы в теплые свитера, рейтузы и юбки, в шерстяных перчатках и с шапками с сеточкой на головах, идем к улиям. У меня в руке - дымилка - маленькая кадильница с угольком, чтобы дымом отпугивать пчел.
-Читай молитву вслух, - просит мать Мелетина.
-Какую? - спрашиваю. Мне отчего-то вспоминаются Винни Пух и Пятачок, поющие песенку о тучке.
-Любую. - отвечает Мелетина.
-Господи, помилуй, - начинаю я сороковку оптинским распевом.
Мы подходим к первому улию.
-Кади на мои руки! - говорит м. Мелетина и открывает крышку домика для пчел. Пчелиная туча вылетает наружу.
-Господи, помилуй, Господи помилуй, Гоооосподи помииилуууй - убыстряю я темп распева.
Пчелы летают и жужжат. Чувствую - садятся мне на ноги. Все ноги облепили.
-Господи! Господи! Господи! - уже почти причитаю я. - Мать Мелетина у меня пчелы по ногам ползают.
-Кади!
-Мать Мелетина, они, кажется, кусаются!
-Кади! Кади. Руки мои кади и ноги свои тоже.
-Мать Мелетина, они ползут по всем ногам, сейчас за шиворот мне залетят, и точно кусаться начали!
Мать Мелетина достает соты дрожащими руками.
-И меня, меня кусают! - взвизгивает. и уже решительно дает команду- Бежим!
Мы бегом с кадильницей, с сотами и с роем пчел вокруг нас мчимся до монастырского корпуса. Вечером - у Мелетины опухла кисть от укусов, а у меня голень. Зато на утро - мы абсолютно счастливые освящали свой мед.

Рассказываю эту историю подруге Оленьке, которая сама послушалась на пасехе. Она смеется.
-Да вы что? Разве можно за медом идти в черных шерстяных вещах? Пчелы подумали, что вы медведи и поэтому стали вас атаковать.
-Мы медведи?
-Ну конечно! За медом люди ходят в белой, чистой одежде. А вы шерсть одели - так точно - медведи за медом пришли! «Я тучка, тучка, тучка! Я черненький медведь!» - пропела Ольга, в такт моим мыслям.

Дружок

В одной женской обители в Калифорнийских лесах сестры завели кур. Куры как куры, кудахчут себе, яйца несут, живут своей куриной жизнью. Только одна из них очень полюбила монашек. Как придет кто в курятник - кормить или чистить - выбежит та курица и всё рядом ходит, голову наклонит, разглядывает, как будто думает о чём-то. Потом покудахчет и снова смотрит, не отходит. К курице этой привыкли, как к родной и назвали её ДРУЖОК, т.к.дружелюбная оказалась.
Монастырь приобрёл новые земли - монахиням надо переезжать, а кур с собой взять невозможно. Пока на новом месте устроишься!. Пришлось курятник отдать соседям. Монашки говорят: " Только у нас есть курица ДРУЖОК.Вы её не режьте на мясо-уж очень она привязана была к нам". И чтобы курицу ту узнали- написали на её белых перьях краской " ДРУЖОК"
Через полгода монашкам приходит письмо:
" Мы подружились с Дружком вашим. Она, действительно, курица славная, дружелюбная. Пускай, живёт!"

Кошка Милана

В скиту Святого Нила я целый год жила в деревянном домике вместе с послушницей сестрой Юлией. Жизнь на острове у нас была суровая, так что поначалу и отношения с сестрой были строго-аскетические: поклон утром, поклон вечером. Однажды в дождливую погоду я возвращалась после вечерней прогулки в наш домик. Сестра Юлия ложилась спать. Мне вдруг очень захотелось сказать ей что то доброе, наконец, признаться, как я рада, что она - сестра моя духовная, как хочется мне стать ее другом. Но она с моим приходом закрывает ширму возле своей кровати, и я не нахожу нужных слов нарушить повисшую тишину. Я стою около двери в мокром пальто и мне грустно. И вдруг:
" МЯУ". Милана?
-Сестра Юлия, к нам Милана пришла!
Милана - кошка мать Нины, старшей сестры на острове. Она очень своенравное и независимое существо. К нам в домик она никогда не приходит - это не её владение. Но этой ночью я слышу её громкое мяуканье на крыльце.
Сестра Юлия удивленная выходит из своего уголка. Я открываю дверь. Милана аккуратно входит, оглядывается. И так радостно нам становится, что пришла она к нам, что смотрит на нас: " как мы?", что сама просит ласки.
Милана, старенькая ты стала! Тяжело тебе одной в дождь. Тепла хочется,внимания.
Мы наклоняемся, гладим кошку. Улыбаемся ей, друг другу. Милана освобождается от наших рук, обнюхивает, наши кельи, стол, печку. Возвращается к нам. Вновь позволяет себя погладить, а потом, будто выполнив все за чем приходила, идет к двери."МЯУ? МЯУ, МЯУ!" просится на улицу.
Мы отпускаем её, и она быстро уходит в дождь и исчезает в ночи. А в кабинке нашей становится тепло и уютно, как будто только что нас посетило ЧУДО. Да так и было, наверное.
-Спокойной ночи, сестра Юлия! - говорю я.
-Спокойной ночи!
Спасибо тебе, Милана!

Кот Лазарь

Подслушанный Разговор в Родительскую Субботу у Свечного Ящика:

Скажите, а можно кота помянуть?

Кота помянуть о упокоении. Он у меня такой хороший был…

Кот Лазарь.

Да Вы что? Разве можно кота называть именем святого?

Нет, кот у меня не святой был. Он мог и напакостничать! Но все же - кот хороший такой был. Недавно совсем умер. Я его в записке написала…

В какой записке?

О упокоении. Я Вам только отдала.

Как в записке!? В записке можно только людей писать. Православных!

Он был очень славный.

Но он - кот. Кот, понимаете! А записки батюшка читает в алтаре. Ужас, какой. Как Вы его назвали? (достает записку)

Лазарем. Вон он, второй после моего мужа Леонида. Вы что его вычеркиваете?

А как же мне его помянуть?

Ну, дома помяните… Что Вы в самом деле?.. Он же простой кот.

Да такого кота поискать еще!

Простите. Ничем Вам помочь не могу.

После службы церковница приносит с канона записку: «Люди добрые, помяните о упокоении Лазаря. Пусть земля ему будет пухом!».

Когда я услышала эту историю, мне вспомнилось, что когда-то маленький царевич Николай окрестил пойманного воробья и нарек ему имя Иоанн. Поступок казалось бы дерзкий, впрочем, сделанный с любовью, не помешал царевичу вырасти истинным христианином и даже будущим святым. И я помянула кота Лазаря. До сих пор поминаю. Правда, сама, не в записке. Все же я не знаю - крещен ли был этот кот или нет).

Я иду еле-еле,
тщательно продумывая свои шаги:
- я не хочу упасть.
Нет - страха нет. Я спокойна.
Я стала очень спокойна.
Но во мне живет Боль -
Боль падений и шрамы на крыльях.
Я не бегу,
не летаю,
не парю,
как раньше.
Теперь - я иду не спеша,
не оглядываясь назад,
не смотря по сторонам.
Я - просто иду.
Я иду, потому что знаю - надо идти,
и потому что идти может быть тоже очень интересно.
А о том, что я иду Домой, и что меня очень ждут
- об этом я стараюсь не думать,
или хотя бы не думать постоянно,
иначе начну волноваться
и снова захочу побежать,
полететь,
помчаться,
а мне нельзя.
Нельзя бежать -
скользко.
Нельзя летать -
Боль оживает, скручивает,
цепенеют мои крылья.
Я теряю равновесие и ….
Нет! удержалась.
Сложила крылья.
замедлила ход.
Просто иду.
Осторожно.
Иду.
Мудрая и спокойная.
Иду
шаг за шагом
Иду
Иду
Иду…

Пирожок с грибами

Постимся постом приятным, благоугодным Господеви
Постовая Стихира

Матушка Анна была миловидной женщиной с мягкими чертами круглого лица, обрамленного волнистыми волосами, мягким тембром тихого голоса и мягким взглядом. Но при всей ее мягкости, в матушке чувствовалась непреодолимая сила, и за эту силу в храме ее уважали и любили. И она любила прихожан. Своею строгой, материнской любовью.

С батюшкой они вырастили двоих детей - сына и дочь. Но дети уже имели свои семьи. И потому семьей матушки стала церковь. Приход у них - небольшой, городок - маленький, все знали друг друга. По воскресеньям вместе пили чай в церковной трапезной.

Обычно матушка пила чай в компании старушек-церковниц, но сегодня она села рядом с девочкой Олей. Оля была в этом храме недавно. Как постучался к ней бедою Бог, как одела она платье темное, косы спрятала, улыбку с лица стерла, так Ольга в храм пришла. И уходить не хотела. В храме ее приняли, утешили, любовью вылечили. Беда отошла назад. А вот Ольга в храме осталась. И матушка полюбила ее, как дочь свою. Чувствовала в ней душу родную..

Ты что, Оленька, чай пустой пьешь? - спросила матушка.

Так Пост ведь - смутилась Ольга. Шла вторая седмица Великого Поста.

Пост…Постимся постом приятным, благоугодным Господеви…- тихо прочитала нараспев Матушка постовую стихиру и неожиданно спросила. - Можно, я тебе расскажу кое-что? .
Ольга молча кивнула. Матушка села напротив Ольги и начала - Когда-то мне тоже было двадцать лет. И я в то время, как и ты, Бога нашла. И это открытие оказалось таким сильным, а Любовь Божия такой полной и настоящей, что нигде не могла я найти себе места, все меня тянуло в храм, к Нему. Так, что я, не долго думая, сбежала в монастырь один, неблизкий.
Матушка остановилась, и отпила глоток чая. Ольга с удивлением взглянула на нее. Обычно матушка про себя не рассказывала. И сейчас в ее глазах читалась скрытая боль, какую Ольга никогда прежде не замечала. Матушка поставила чашку. Легонько улыбнулась и дальше продолжала рассказ:

В монастыре меня приняли хорошо. Паломницей. Только пришла весна, работы много - и в саду и на огороде, и в трапезной. Днем меня ставили на монастырские послушания, а по утрам я бегала в храм. Полунощница у нас начиналась в пять, и я вставала в четыре и тихонько, чтобы никого не разбудить из других паломниц, выходила на улицу, и медленно шла в храм. Мне очень нравилось раннее утро, потому что я могла быть наедине с собой и с Богом. Я блаженствовала. Кушали мы вместе с сестрами. За трапезой нам читали жития святых. Знаешь - Авва Макарий не ел пять суток, а Авва Арсений вкушал только по субботам...? А ты сидишь с тарелкой щей со сметаной и ложка в горло не лезет. Что я Бога меньше люблю, чем Авва-пустынник? - мысли в голову лезут, смущают.. И стала я подвизаться…

Ольга вздохнула. Матушка остановила рассказ и долго и глубоко посмотрела ей в самые глаза. Ольга отвела взгляд.

Дальше? - Матушка взяла с тарелки с печеностями пирожок с грибами, повертела его в руке и положила рядом с чашкой Ольги. - Дальше было как в сказке. Я стала легкой как пушинка, и все мне казалось таким прекрасным. Я приучила себя есть раз в день. По будням. И то - по чуть-чуть. А перед Причастием вообще не есть. И тут начали происходить чудеса. Мне казалось - грустно-горько промолвила матушка. - мне казалось, я все могу и Бог меня слышит. И так весь Великий Пост...

А потом? - оживилась Ольга.

А потом… А потом - наступил срыв. Пришел - ГОЛОД. Страшный голод. О том, что я перестала есть, никто толком не знал. Батюшки-исповедника своего у меня не было, а сестер много - за всеми не углядишь, а паломницы мои видели, конечно, в трапезной, но даже как-то радовались - вот подвижник нашелся. А я - глупая, поверила, будто я - Авва Макарий в женском обличии …А когда пришел Голод, мне стало стыдно есть. Стало казаться, что есть - грех. И я заболела.

Заболела?

И что? - в Ольге просыпалось упрямство, смешенное с печалью. История матушки трогала ее за живое, но она чувствовала, что матушка хочет ее чему-то научить, и все в ней противилось усвоить урок.

Мне пришлось покинуть монастырь. И лечь в больницу. И долго-долго бороться за свою жизнь, за свой ум, и за свою душу. - Матушка произносила слова четко, даже немножко жестко, смотря прямо на Ольгу.

А Бог? - отчаянно вырвалось у Ольги.

А Бог? - повторила матушка. - Бог был рядом. Всегда. И Он учил меня, что важно, а что - нет.

И вы не вернулись в монастырь - резко довершила Ольга.

Вернулась. - устало сказала матушка - я вернулась в монастырь. Вернулась, и нашла духовного отца..

И что? - Ольга сдавалась.

И поняла, что важно делать не то, что делают другие, а то, что хочет от тебя Бог. А Он хочет одного - научить нас любить.

И вы поэтому вышли замуж? - уже тихо-тихо спросила Ольга.

Да. Но это - другая история, Ольга. Я ее потом тебе расскажу.

Матушка тепло улыбнулась грустными глазами и встала из-за стола. Ольга не шелохнулась. Было как-то особенно уютно сидеть в этой простой трапезной с белыми стенами. Рядом с ее чашечкой лежал пирожок с грибами. Ольга взяла его, перекрестила лоб, и откусила.

Чаю и трепещу...

Мы столкнулись с ней в дверях храма. Заплаканные глаза, неровные движения. Она стремглав пробежала мимо меня. В маленьком темном притворе тепло. Жмурю глаза, привыкаю к темноте. «Видала ее?» - небольшая фигурка вышла из уголка. «тетя Клава!» - узнаю я - «а что с Женькой?» «Плачет!» «А что?» «Конца Света ждет. Напугали ее вот только что. Говорят, не долго нам осталось. А она в рев.. боится» Тетю Клаву и ее стареющую дочку Женьку я знаю давно. Тетя Клава - маленькая, сухенькая, с большими задумчивыми глазами. Женька - высокая, сильная, эмоциональная. Они всегда вместе. Женьке, наверное, за сорок уже. «А вы?» «Не, я не боюсь…Что мне боятся. Мне немножко осталось… Но вот Женьку одну оставлять - это не хочется. Говорит - пропаду без тебя, мама…Нельзя сейчас одному быть. Сейчас надо друг за друга держаться...» «И Вы думаете, что Последние Времена?» «А как же - со времен Спасителя все Времена - Последние» Крестится. «Ну, помоги тебе, Господи! Пойду - найду ее» Уходит. Я одна остаюсь в притворе. Тихо, в темноте горят свечи, потрескивают. Такой родной запах у них. Как у детства. Или Дома. Я сажусь на лавочку. И просто сижу. Покойно здесь. Совсем бояться не хочется. Но - трепещу внутри. А в голове слова о. Даниила Сысоева - только недавно слушала проповедь его - «А что нам, христианам, боятся Второго Пришествия? Не мы ли должны чаять Воскресения мертвых?»

Исповедница

Снег падал тяжелыми хлопьями на лобовое стекло. Движение было затруднено. Мы ехали медленно и молчали, заключенные в машинную камеру. Мы опаздывали на службу в детский дом. А снег все шел-шел, а мы все стояли и стояли. «А моя мама однажды провела почти сутки в кутузке». - нарушил тишину о. Михаил. И рассказал нам историю своей мамы:

Маме моей было всего года двадцать четыре. Она была у меня верующая и частенько заходила в храм. А дело было в пятидесятые годы. Однажды в храме к ней подошла женщина в заячьей шапке и спросила, куда ей поставить свечу о упокоении. Мама, конечно, объяснила и еще немножко поговорила с этой женщиной. Видно, у той было горе. На следующий день за мамой пришли рано утром из милиции и отвели ее в отделение. Полдня она просидела в общей камере. Ей было предъявлено обвинение в антисоветской деятельности и религиозной пропаганде. По статье давали от 10 до 15 лет. После полудня ее вызвали к следователю. Это был немолодой усталый человек. Он спросил ее, что она делала в храме, часто ли она ходит в храм, состоит ли она в партии и пр. Она сказала, что в храм ходит, что ставила свечи, и что дома ее ждут двое маленьких детишек (мой старший брат и я). Следователь внимательно посмотрел на нее. А потом - отпустил. Просто сказал: "Идите, Ирина, только помните, на вас заведено дело и вам в храм нельзя ни ногой. Если хотите молиться - езжайте за 100 км от города.» Вот такой человек попался добрый. Пожалел маму. А ведь мог за это сам сесть.

Значит, Ваша мама - исповедница? - спросила я.

Как сказать? Конечно, она исповедовала свою веру, но не пострадала за нее. Впрочем, она до сих пор исповедница, ведь оба ее сына теперь священники.

В тот день мы всё же опоздали на службу, но нас подождали - батюшка-то с нами был. Так что приехали мы во время. В детском доме все свои, храм маленький, и никто не подошел ко мне спрашивать, где здесь ставят свечи о упокоении или о здравии, как часто спрашивают в приходском храме. Было очень уютно и спокойно, покойно так. Да и на дворе 2011 год. Время гонений кончилось. Вряд ли будут уж за веру сажать, впрочем, кто знает - «от сумы и от тюрьмы не зарекайся»...

Критерий святости

Понимаешь, одно рассматривание Допросного Дела еще ничего не показывает. Ведь сколько показаний было подделано или переиначено на бумаге. Критерий святости состоит не в том, что человек ничего не сказал на допросе и не отрекся от своей веры во время пыток (хотя это крайне важно). Ведь помнишь, мать мучениц Веры, Надежды и Любови, София - она же пыток не претерпевала, ее не допрашивали, однако, Церковь ее признала мученицей... - моя босая подруга в ночной сорочке, с длинными распущенными перед сном волосами сама походила на христианку-исповедницу первых веков. Мы разговаривали о прославлении новомучеников.
- Критерий святости? - удивляюсь я

Ну, да. Как узнать святой человек или просто благочестивый? по какому критерию? По критерию святости!

Она улыбается: - Вот, допустим, ты - очень хороший семьянин. Жену любишь, детей воспитываешь, это добродетель, но - это еще не святость. Или ты - пустынник, поклоны кладешь, Богу молишься, пост хранишь - но святой ли ты? Это надо еще подумать. Или ты - епископ, тебя взяли под арест, пытки ты прошел, ничего никому не сказал, а потом тебя выслали в ссылку, святой? еще не известно...Для этого и нужен критерий святости... - моя подруга заплетает косу и надевает ночную косынку
-Как в математике! И что же за критерий святости такой? - мне интересно.

Все очень просто - святость в том, что человек всегда идет за Христом и в любой момент может оставить всё: и семью (если он - семьянин), и пустыню (если он - подвижник). и духовных чад (если епископ), и друзей, и родину, всё-свё-всё, если Его позовет Господь. И он оставляет...

И как же узнать - за Христом он пошел или нет?
Она выключает свет и садится на свою кровать: в том-то и дело, что точно это знает только Бог... - в комнате становится темно и тихо: -Его-то и нужно спрашивать...

Маленькая мама

Когда болеет мама,
она становится маленькой,
маленькой и беззащитной -
совсем ребёнком.
А я становлюсь мамой,
мамой моей маме,
серьёзной и строгой -
очень взрослой.
Я натираю мамины пятки
золотой звёздочкой
и накрываю её тёплым пледом,
а ещё - одеялом.
Я грею ей чаю,
с лимоном и липовым мёдом,
и совсем как мама вздыхаю,
глядя на её градусник.
Я беру маму за руку -
такой станет моя рука,
когда я сама буду мамой -
и рассказываю ей волшебные сказки.
И все они начинаются со слов:
«Когда мама была маленькой...»
Мама моя улыбается.
Выздоравливай побыстрее, пожалуйста!

Благочестивая Кошка

Нет, это не сказка и не вымысел. Эта настоящая история. И произошла она не триста лет назад, и не в тридевятом королевстве, а происходит в наши дни и в нашем городе. - начал свой рассказ Свечной Ящик. - Я сам знаком с этой Кошкой. Мы, можно сказать, с нею друзья, потому что живем в одном храме. Вместе молимся, если хотите знать. Зовут Кошку… Впрочем, стоит ли ее как-то называть? Ведь Вы же знаете, что в правдивых историях имена главных героев всегда вымышленные, тем более, если главные герои еще живы и здравствуют, а наша Кошка, смотрите, вон - усами шевелит да на нас пронзительно смотрит. Нет, не будем называть ее имени. Пусть наша Кошка останется просто Кошкой. Черной, с белым носом и умными глазами-бусинками. А еще - с очень независимым характером. И с чрезвычайной для кошки благочестивостью. Итак…

«Кошка! В храме!» - это удивляется незнакомая тетенька в черном пальто в притворе храма.
«Ну и что!» - водит ушами Кошка - «Я, между прочим, здесь чаще Вас бываю!»
«Это - наша Кошка!» - улыбается старенькая баба Валя и объясняет - «она у нас здесь в подвале живет!»
«Но разве в храм можно животным?» - не унимается тетенька
«А что же нельзя?» - разводит руками баба Валя. - «Они же Божьи созданья-то!»

«Нельзя! Нельзя! - прогибает спину Кошка - Собакам, например, никак нельзя. Только нам, кошкам, можно! Муррр»
Сторож Вадим подхватывает: «Ентой кошке - можно, она тут - дома, наша она. А вот, другим никаким - нельзя!»
Довольная этим ответом, Кошка встает и медленно с достоинством идет в центр храма. Там сейчас полиелей начинается.
«Мам, Кошка на помазание пришла!» - радостно восклицает маленькая девочка с двумя хвостиками под желтеньким платочком и садится на корточки рядом с Кошкой - «Хорошая моя! Киска!». Гладит ее. Та мурлычит.

«Вставай! Вставай! Евангелие читают!» - поднимает дочку мама. Дочка встает. И Кошка встает. В храме тишина - только батюшка возвещает Благую Весть. Все слушают. И девочка слушает. И мама ее слушает. И Кошка рядышком слушает. Стоит неподвижно. Последнее слово батюшка дочитал, Кошка тихонечко - раз - и обратно в подвал к себе уходит. Помазываться она не привычна. Ей, впрочем, простительно, она же Кошка. А у Кошек, известно, на лбу шерсть растет.

В другой раз Кошка приходит на Славословие - потрется немножко бабушкам о ноги - здоровья им желает и ангела-хранителя в пути домой - «погода-то уже прохладная, гляди гололед скоро начнется, да и чернота какая на улице после службы! Вы, бабули, поосторожнее, друг за друга за хвосты держите!».

Наутро Кошка придет на Литургию. Это - обязательно. Особенно она любит воскресные и праздничные дни - когда людей много. Все привыкли к ней. Радуются, здороваются, иногда - лакомство приносят. Даже уже и не замечают, что она Просто Кошка. Для многих прихожан - эта Кошка стала неотъемлемой частью самого Храма. Его мудрой, скромной, почти незаметной, но незаменимой черной-с-белым-носиком обитательницей.

Поговори со мной о Боге, только честно...

Поговори со мной о Боге, только честно,
Без лицемерия и высоких фраз.
Ты расскажи о Нем правдиво и безлестно,
Пусть прост и краток будет твой рассказ.
Ты мне скажи: "Люблю, я верю, знаю,
Я доверяю, я стремлюсь
И хоть порой Его не понимаю,
Я каждый день Его понять учусь,
Хочу понять Его святую Волю
И путь найти, которым мне идти."
Довольно этих слов, не надо боле.
Затем с тобой о Боге помолчим..

Андроник и Афанасия

Господь посылает нас друг к другу, чтобы нам научиться жить с Богом

и с братьями в полноте любви. Это возможно только тогда,

когда мы встанем на путь умаления себя, истощания себя,

живя в семье по крови или в семье духовной, живя в Церкви Христовой.

Арх. Виктор Мамонтов "Тайна Умаления"

Первый раз меня не стало,
Когда стала я женою
Когда тихо я сказала,
Что всегда буду с тобою
И дала обет быть верной
Половинкой от тебя.
Это был раз самый первый,
Как не стало уж меня.

Второй раз меня не стало
Когда наших деток двое
В одно утро, чуть светало,
Отошли в Царство иное.
И тогда осиротели
Половинки - ты и я.
Второй раз меня не стало,
Стало меньше от меня.

В третий раз меня не стало
Как решил ты мир покинуть
Нам видаться не престало.
Ты уже не муж, а - инок.
Я сама одела рясу,
Половинка без тебя
Это было третьим разом,
Когда не было меня.

А в четвертый раз не стало,
Когда ты назвался братом,
Я тебя долго искала,
Но меня, друг, не узнал ты
Подошел, сказал «Монаше,
Раздели подвиг со мною».
Половинки вместе наши,
Только я была не мною.

А теперь меня не стало,
Бог к Себе меня забрал,
Ничего не рассказала,
Только ты все сам узнал,
Облачая мое тело
В погребальны пелены.
Не было тебе вернее
друга, брата и жены.

Буду ждать неделю встречи,
Чтобы вместе войти в Вечность
Знаю, только лишь Любовью
Снова стала я собою -
Тобою.

Андроник и Афанасия (IV-V вв.), преподобные (пам. 9 окт.), супруги, подвизавшиеся в егип. скитах. Согласно древнему житию, Андроник был золотых дел мастером, его жена была дочерью ювелира. После рождения двоих детей супруги стали вести целомудренную жизнь, занимаясь благотворительностью. Когда их дети умерли в один день, супруги оставили свой дом, завещали раздать имущество бедным и отправились странствовать по святым местам. Побывав в Иерусалиме и Александрии, они пришли в Скит. Старец Даниил Скитский определил Афанасию в Тавеннисийский мон-рь, а Андронника постриг в иноки и оставил в Ските, где тот подвизался в безмолвии. После 12 лет иноческой жизни супруги не сговариваясь отправились в Иерусалим и по божественному усмотрению встретились в дороге. Афанасия осталась неузнанной мужем, т. к. подвижническая жизнь сильно изменила ее внешность, и назвалась аввой Афанасием. Дав обет безмолвия, они вместе совершили паломничество. Возвратившись в Египет, Афанасия прожила с Андронником в одной келии в мон-ре Октокайдекатон еще 12 лет под духовным руководством аввы Даниила. После смерти Афанасии ее тайна открылась. Андроник скончался через 7 дней после супруги. Скитские отцы с честью похоронили их вместе.

Арбуз

Звук дождя походил на барабанную дробь - звонкий, ритмичный, отрывистый. Сережка влился лбом в заднее стекло и смотрел на мокрые носы автомобилей. Ему казалось, что это большие морские котики плывут по океану и фыркают-здороваются друг с другом. И он был одним из них и фыркал им в ответ. Огромный красный морской кот с грохотом проплыл мимо, обрызгав Сережкино стекло. Невоспитанный какой! Сережка отвернулся.
Они ехали на дачу. В машине было тепло и уютно. Папины глаза в зеркале - голубые и грустные - как дворники на стекле двигались в такт проходящим машинам. Тик-так-тик-так-тик-так.
-А давайте купим арбуз! - вдруг предложила мама.
-Арбуз! - закричал Сережка.
Папины голубые дворники улыбнулись.
-Да, да, купим арбуз! Арбуз! Арбуз! - теперь забарабанил Сережка.
Они проезжали арбузные ряды - так здесь называли многочисленные лотки с арбузами, расположенные прямо у дороги. Арбузы под дождем блестели и напоминали Сережке полосатые мячи. Морские котики с полосатыми мячами! - восторженно думал он.
Папа остановил машину.
-Хорошо, будет вам арбуз! - он отстегнул ремень и вышел.
Дождь барабанил по стеклу, дворники тикали, мама с Сережкой ждали. Все же здорово быть в теплой машине, когда за окном такой ливень!
Папа с арбузом в руках еле открыл дверцу. Долго же он выбирал! Выбрал, наверное, самый огромный, самый зелено-сине-желтый. Арбуз-мяч приземлился рядом с Сережкой. Мальчик фыркнул от удовольствия.

Когда дождь закончится? Так болит голова от этого звука. Может, стоит поменять дворники? Мужчина вел машину, нахмурив лоб. Смутная тревога и промокшая рубашка неприятно холодили спину. Хотелось горячего крепкого чая. Белая газель впереди резко замедлила ход. Мужчина нажал на тормоз и раздраженно просигналил. Обычно он не позволял себе эмоций за рулем. Он был уравновешенным человеком и предпочитал спокойно оценивать ситуацию и действовать в ней. Но сейчас его что-то беспокоило - чувство вины прокрадывалось в душу и терзало ее. Что же собственно случилось? Я не сделал ничего дурного , - пытался уверить себя мужчина. - Так мог поступить любой человек на моем месте … Ему хотелось оправдаться, убаюкать мучающую совесть. Не получалось. Во рту стоял неприятный вкус фальши.
Молодая женщина сидела рядом и смотрела на дорогу. Они уже проехали полпути. Лотки с арбузами остались далеко позади. Надо что-то делать. Он все расскажет жене. Она должна его понять, а возможно она даже сможет помочь. Женщины более находчивы в подобных ситуациях. Он взглянул в зеркало на заднее сидение. Сын уснул, прижавшись щекой к арбузной спине. Можно говорить .
- Я украл арбуз - прозвучал его сдавленный голос.
Женщина резко повернула голову и взглянула на мужа.
-Что ты говоришь? - не поняла она.
-Я украл этот арбуз. Я не заплатил за него - начал объяснять мужчина. - Я выбрал арбуз, а там никого не было у лотка. Я ждал-ждал. Промок весь - дождь ведь такой. И я взял арбуз и ушел.
-Как ушел?
-Взял и ушел.
А что мне еще оставалось делать - вы ведь ждали меня в машине - вопрос жены задел его за живое, хотелось зарычать:- Думаешь, приятно стоять под дождем с арбузом в руках и ждать продавца. А может, он вообще бы не пришел? Почему его не было на месте? Все-таки это его работа - продавать арбузы. Мужчина взял себя в руки и промолчал. Совесть снова уколола его. В конце концов, жена имеет право задавать вопросы.
- А где был продавец? - немного помедлив, спросила жена.
- Откуда же я знаю? Наверное, прятался от дождя где-нибудь. Там за лотками стояли машины, крытые палатки.
- А почему ты туда не пошел?
- Шел дождь! Все ряды были пусты, будто заброшены. Я подождал минут десять. Я думал, меня заметят и выдут ко мне. Но никто не пришел.
- И ты взял арбуз и ушел?
- И я взял арбуз.
-И тебя никто не видел и никто не остановил?
-Никто не видел.
Зажегся красный светофор. Машина остановилась. Зря рассказал, наверное. Теперь она волнуется.
-Давай отвезем арбуз обратно - предложила жена.
-Там столько лотков. Я не вспомню нужный - быстро ответил он - эта мысль уже приходила к нему.
Они молча смотрели на дорогу, на дворники и на дождь. За окном на перекрестке ехали машины, переходили закутанные силуэты с зонтами, по ту стороны улицы виднелась церковная ограда.
Воровство - грех! Вспомнились ему слова бабушки, когда она застала его мальчишкой с полным мешком яблок, сворованных в соседском саду. В детстве он часто гостил у нее в деревне. Она была матерью его отца - низенькая и хрупкая, с белыми сухими пальцами, и в черном платке, который не снимала после смерти деда. В тот день, бабушка ничего больше тех двух слов, не сказала, она не била его, не причитала. Она просто очень внимательно посмотрела на него, на самую его душу, и он расплакался. Это было его первое осознанное чувство стыда.
- Надо отдать арбуз в храм! Воровство - грех! - сказала жена. Она тоже видела перед собой церковь.
Мужчина пожал плечами:
-Ну что же мы принесем ворованный арбуз в дар Богу?
Нелепое предложение. Разве можно расплатиться за грех плодом самого греха? Чувство стыда возвращалось.
Зажегся зеленый свет. Машина тронулась дальше. Церковная ограда изчезла из поля зрения. О чем это он думал? Ах, да…Яблоки. Тогда бабушка - он улыбнулся, вспоминая - заставила его, девятилетнего непоседу, сорванные плоды помыть, порезать, самому сварить из них компот, закрутить в банки. Это заняло у него несколько дней. Сосед был очень рад и удивлен, когда они с бабушкой принесли ему три банки яблочного компота, сваренного из соседских яблок и яблок с их собственного огорода. Но из арбузов ведь компот не сваришь?
В машине стояла тишина, только звук дождя и тиканье дворников наполняли ее.
- А сколько бы ты заплатил за арбуз, если бы пришел продавец? - неожиданно спросила жена.
-Рублей двести…
Она дотронулась до его плеча:
-Тебе надо отдать пятьсот…
Яблоки соседа и еще плюс столько же яблок из своего огорода - подумалось ему - но кому?
- Кому отдать?
- Продавцу ты отдать не можешь, отдай другим людям, милостыней раздай - тем, кто в деньгах нуждается. И еще, знаешь что? - Она победоносно улыбнулась, будто разгадав сложную шараду - давай, всегда, в августе покупать по дороге на дачу огромный арбуз. Или два. Только по-настоящему покупать. Это будет Наша Арбузная Дорога!
Голубые грустные глаза отражались в зеркале. Она была так похожа на его бабушку. Те же белые пальцы и взгляд. Еще две улочки и они приедут. Будет теплый дом, сухая рубашка и долгожданный горячий чай. А еще - радость сына спелому арбузу. Эта радость - его самая главная надежда на оправдание.
На душе становилось легче.

Сережка спал, его всегда укачивало в машине, как в люльке. Он спал и ему снились морские котики. Два котика - один немного больше другого - играли носами с огромным полосатым мячом. Они подкидывали мяч, а потом ловили его и перекидывали друг другу. Неожиданно мяч подпрыгнул так высоко, что его не стало видно. Сережка и котики вглядывались в небо. Мяч вскоре показался. Теперь
он летел прямо на Сережку. Тот задрал голову, чтобы, продолжая игру, также отбить мяч носом. Котики внимательно наблюдали за ним. Мяч приближался, сверкая своей полосатой поверхностью. И тут Сережка увидел в центре мяча хвостик и с удивлением понял, что это арбуз. Мальчик быстро поднял руки и поймал его.

Золотое Счастье

"Человеку свойственно желать Счастья. И просить его. Наверное, это призыв к Райской Жизни, заложенный в каждом из людей" - рассуждала бронзовая статуя Спасителя из музея Духовной Академии. Это была высокая почерневшая от времени статуя с золотым указательным пальцем правой руки. Статуя продолжала - "Вот и ко мне приходят студенты, чтобы дотронуться до пальца, считая, что это принесет им счастье в личной жизни или удачливой сдачи экзаменов..." Статуя показала всем свой золотой палец и вздохнула: "Но разве я могу что-либо сделать для них? Сам Спаситель может, а я - нет. Я лишь могу указать студентам своим пальцем на дверь, за которой находится зал с Иконами - в коих Живой Образ Христа, у Которого они могут попросить Счастья"

"А ко мне приходят просить Удачу!" - поделилась собака с золотым носом. - "Я стою с хозяином в метрополитене, и все прохожие норовят потереть меня за нос - будто бы это принесет им успех в делах. Я, право, не против, только от постоянных потираний совсем стал плох мой нюх, и Истинного Счастья я уже не отличу от поддельного, поэтому чаще и приношу совсем не то счастье..."
"И сквозь мои лапы протискиваются искатели Счастья! - признался Лев с городской площади - Пускай - протискиваются - я не сужу, только с потертыми подушечками куда я теперь добирусь? Лапы у меня стали совсем слабыми. А чтобы найти Настоящее Счастье надо пройти порой нелегкий и длинный путь..."

"И нас, и нас - воскликнули многочисленные изваяния поэтов, мыслителей и философов - кто только не трет наши ботинки, шляпы и пуговицы в надежде на исполнения из мечты и прихода Счастья...Только - толку что? Мы так и остаемся скованными бронзой и ушедшим временем - наши слова больше не рождаются, а поиски закончились вместе с тем, как наши прообразы покинули этот мир!"
"И у меня потерта кисть руки!" - это говорил Образ Святого на вратах храма - "Ее прихожане при входе в храм целуют, прося благословения. Они не просят о Счастье или Удаче, но - здороваются со мною. И я в ответ их всегда благословляю другой рукой. А Благое Слово - оно и приносит Настоящее Счастье. Я верю в это, и верят мои прихожане. Вот и выходит Счастье! Ну или хотя бы его отголосок, не правда ли?"

ПРОБКА

«…У нас есть одна матушка. Иногда она не говорит, а лает. Когда это случается, никто не обращает на нее внимания, как будто это не матушка говорит, а собачка лает за окном - лает собачка и ладно, а матушка вроде и не причем. Она полает, полает, устанет лаять впустую и вновь заговорит по-человечески…» - так, однажды, за вечерним разговором мне описали одну сестру. Описали и забыли. И я вроде забыла, только невольно, встречаясь с этой сестрой, опускала глаза и проходила мимо. Благо - сталкивались мы не часто. Пока в один день не оказались вместе в одной машине - матушка за рулем, а я рядышком. Была осень, дождливый день. И мы застряли в пробке.
«Сама не знаю, почему все считают меня злой? - глядя на дорогу, начала матушка. - Я вовсе не злая, может, у меня лицо такое…строгое… Я вроде и не говорю ничего, никому плохого не делаю, а людям кажется, будто я злая…» Я смущенно опустила глаза. Она продолжала, как будто не мне говорила, а рассуждала сама с собой: «Вот смотрю на нашу Зою - она как Солнышко. Ведь такая больная и столько у нее забот и хлопот, а все время улыбается, и всем доброе слово скажет, внимание уделит, а о себе и своей боли - ни словечка. Или мать Фамарька - все время все для других, спокойная такая, мирная, и всем с нею хорошо, все успокаиваются рядом с ней…А ко мне люди и подойти боятся. Отчего так?» Спросила она и тут же ответила - « Наверное, это дар такой особенный - быть добрым. Надо об этом у Бога просить. Я и прошу. Только иногда думаю - а может, мне и не полезно, чтобы меня все любили? Правда, ведь так, я хоть сокрушаюсь о чем-то, плачу даже порой... И потом, нам, чтобы научится монашеской жизни, не надо ни к кому привязываться, а так выходит, что я и одна всегда.. Может, это к лучшему, а? …надо с батюшкой поговорить, спросить у него…» Взглянула на меня. «Улыбаешься? Прости, я тебя отвлекаю, наверное. Сел человек в машину, наверное, в дороге помолиться задумал, а я тут болтаю…Но ведь я не со зла. А ведь не злая, правда…Веришь мне?»
«Верю» - ответила я.
Она улыбнулась. Мы, наконец, выбрались из пробки.

ЕВЛАМПИЯ

«Меня зовут ЕВ-ЛАМ-ПИЯ! ЕВ-ЛАМПИЯ. От слова Лампочка. Благой свет обозначает, запомнила?» - старенькая инокиня, повязанная в простой белый хлопковый платочек с голубыми цветочками и с накинутой на плечи шерстяной вязаной шалью, добро улыбалась мне и, действительно, была похожа на Лампочку: лицо светлое, гладкое, обрамленное седыми пушистыми волосами, лучезарные глаза. - «Когда Владыка, как звать его забыла, меня постригал, я Катериной была. Ой, как я плакала...Он говорит, постригается раба Божия инокиня ЕВЛАМПИЯ, и ножницами щелк, а я под ножницами заревела: «Батюшка, что за имя такое…» «Не нравится?» - удивился он после пострига. «А как же нравится-то… Что же это я… Лампой буду?»- плачу, а он - «А ты-то кто? Лампа и есть» - Вот я и Лампа - ЕВЛАМПИЯ». Она аж прищелкнула языком, выговаривая свое имя, но по ней было видно - не от досады, от удовольствия. «А знаешь, ихнее житие-то, святой моей и брата ее? Я потом про них узнала, когда поняла, что все - ничего не поделаешь, быть мне Лампой и все тут, стала читать про святую Евлампию. Я тебе расскажу! У нее брат был, тоже Евлампий. Вот смотри - мне тут сестры альбом сделали» - открывает старый бархатный альбом, где на каждой странице вклеены картинки-иллюстрации из жизни святых. - «Так вот брат и сестра они были, чудно так - Евлампий и Евлампия звались. Двойняшки, наверное. Евлампий, глянь, пошел в город за хлебом, а увидел, что ведут на казнь христиан, и за них вступился. Тогда и его, Евлампия-то, на пытки тоже повели. А сестрица-то его, то бишь Евлампия моя, узнала, да к нему прибежала. Я, говорит, христианка, как брат мой. Вон, она как брата любила - не побоялась ни мук, ничего. Им приказывают - отрекитесь от Христа, нашим идолам поклонитесь. А они, ой хитрые! - в храм пришли, ихней, идольский, да как плюнут на идолов и как крикнут Един Бог Христианский и все идола в раз попадали, да разрушились. Вон-оно-вера какая! Ну и их пытали, конечно…Евлампию, брату-то, потом голову срубили, а моя - вон смотри ее за косы к дереву - у нее косы-то длинные, как у меня в молодости были, да кверх ногами... И она померла тоже, Евлампия моя…» Мать Евлампия замолчала, призадумалась, картинки своей святой рассматривает, головой покачивает, в глазах слезинки сверкают, как звездочки. «Да, вот-те и брат с сестрой…Но я рада, что я ЕВЛАМПИЯ! правда, сначала, как плакала я - не хочу быть Лампой, и долго запомнить не могла свое имя - ЕВЛАМПИЯ - но, смотри - какая хорошая, я рада, так рада, да…» Они тихонько улыбалась и светилась, точно - Лампочка. Так я ее и помню, нашу мать Евлампию, Добрый Свет. Она почила 29 мая в день Всех Святых.

ДВЕ ЛЕПТЫ

К нам в храм приходит бабушка - старенькая-старенькая, маленькая-маленькая, худенькая-худенькая бабушка. В цветастом платочке кирпичиком и легеньком пальтеце. Приходит бабушка на каждую службу, подходит к Свечному Ящику. Широко улыбается бабушка, протягивает две монетки и торжественно произносит: «Мне ДВЕ БОЛЬШИЕ!» - И Ящик дает ей самые-самые большие, самые-самые медовые, самые-самые мягкие и ароматные, самые лучшие свечи. И пусть цена у этих свечей меньше всех остальных, и пусть сами свечи такие же как бабушка коротенькие и тоненькие, и даже пускай другие прихожане берут такие свечи и ворчат: «А что они у вас такие маленькие, небось, гореть-то им пять минут?!» В руках у нашей бабушки - самое настоящее богатство. ДВЕ БОЛЬШИЕ свечи, что, верю, могут осветить весь наш храм и людей в нем на целую Вечность.

УРОК СМИРЕНИЯ

Гни дерево, пока гнется, учи дитятко, пока слушается.
(русская пословица)

Отец настоятель, что отец родной. Видит, дитятко не слушается, надо дитятко научить. Вот и сегодня дитятко - пожилой псаломщик Василь Иваныч, военный в отставке, в чем-то провинился.
- 20 поклонов тебе, Василь Иванович!
- Есть, батюшка!
- Что?
- Так точно, батюшка!
- Как?
- Слушаюсь, батюшка!
- Василь Иваныч?
- да, батюшка!
- ты где в храме или в армии?
- В храме, батюшка!
-А что отвечаешь, будто тебе приказ дают?
-Не знаю, батюшка!
- Я тебя смирению учу! Надо отвечать: «простите, благословите» А ты что отвечаешь?
- Так точно, батюшка!
- Что?
- Простите, батюшка, благословите!
- ладно, иди поклоны делай!
- Слушаюсь!
- Чего!?
- Благословите, батюшка!

НЕЦЕРКОВНАЯ
За этот год Анютка вытянулась, как тростиночка стоит в храме - юбка длинная, голубой платочек. Я даже сразу и не узнала ее, березку мою. То бегала по храму, все иконки целовала, а тут стоит в сторонке, не колышится.
"Анют, здравствуй. А ты что здесь, в притворе?"
Легонько мне кланяется, щеки румянцем залились, шепчет: "Я - нецерковная...", глаза опускает, а под ресницами смущенная радость прячется. И я радуюсь за нее - совсем девонька стала взрослой. Но своей радости тоже не выдаю - серьезно киваю, как будто это дело привычное. И иду к иконе Божией Матери - свечки ставить за себя и за девицу Анну. Почему-то сегодня чужую нецерковность мне хочется воцерковить, поблагодарить Бога за мудрость Его, за то что нашей немощью Он делает нас сильнее, чище, светлее и смиреннее.

ПОСЛУШНИЦА
Татиана жила в монастыре уже третий год. Все называли ее «Танькой» - лет-то ей всего было 19 с хвостиком. «А ума на 5 без хвостика» - говорила про нее Матушка. Так говорила она по любви - Таньку за дочь считала.Потому и бранила порой - воспитывала.
«Ну какая из тебя послушница?» - скажет ей - «Волосы из под платка торчат, пояс перевернут, пуговица на жилетке оторвалась. Нееет. Ходи-ка ты, Танька, в цветном!» Сказала -отрезала. Идет Татиана переодеваться. Плачет в келье. «Для монаха быть в мирское одетым - нет худшей трагедии» - хлюпая носом, объясняет мне - ее келейнице-паломнице. И серьезная идет на послушания.
Полгода ходит Татиана в синем платочке и юбке в клеточку. Полгода серьезно отвечает на все вопросы и ответственно выполняет послушания, полгода при виде Матушки вытягивается в струночку и чинно кланяется. На Рождество Пресвятой Богородицы перед службой Матушка невзначай бросает: «Одевайся!» Та - бегом вон. Через минуту - стоит в храме вся в черном. Сияет. После праздничной трапезы пожилая прихожанка монастыря обращается к Тане: «Тань, что-то в тебе изменилось. Ты что вся в черном? У тебя что траур?» Танька радостная: «У меня счастье великое!»

Разговор на берегу океана

-О чём говорит океан ?
-о свободе
-свободе? какой?
-от себя
-от себя?
-свободе, какая дается нам Богом,
свободе, в которой нет жалкого "я".

-А ветер ? О чём ветер воет и плачет?
-он плачет о встрече
-о встрече? какой?
-о встрече с собой,
об одной той единственной встрече,
о встрече-знакомстве со своею душой

-А что же земля?
В чём секрет её гула-
той ноты, что слышна, когда к ней припасть?
- земля говорит нам,
что мы её дети,
и к ней мы однажды должны все попасть...

-А звёзды? А солнце? А дикие звери и птицы?
деревья,цветы?
Вся Природа -она для чего?
-Природа нам молвит,что мы все от Бога,
что созданы Им,
живём и умрём для Него.

-А мы для чего? Для чего человеки ?
И в чём наша тайна?
-в любви.
-В любви? Но к кому?
-ко всему
В любви,в какой нет разделений,исканий,
в любви ко всему и к Нему Одному.
Любовь та - в свободе,во встрече и в смерти,
Любовь -это путь.Им должны мы идти,
чтоб стать настоящим,живым человеком,
Подобие, Образ Его обрести.

А это возможно?
-Конечно
-А это не сложно?
-отнюдь.
Ты только лишь будь с собой честным,
ищи и найдешь этот путь