В 1893 году в народническом журнале “Русское богатство” вышел в свет рассказ мало кому известного молодого литератора Ивана Бунина “Танька”. Впрочем, читатели могли вспомнить его стихотворение “У могилы С.Я.Надсона”. опубликованное в 1887 году в петербургском журнале “Родина”. Для семнадцатилетнего юноши, живущего в провинции, появление стихотворения собственного сочинения в толстом столичном журнале стало, несомненно, вехой в жизни, но успешной он эту публикацию не считал. Точкой отсчета, с которой началась серьезная литературная деятельность будущего Нобелевского лауреата, стал рассказ “Танька”. Через четыре года, в 1897 году, Бунин выпустит свою первую книгу художественной прозы - сборник рассказов “На край света”, имя молодого литератора узнает вся Россия.
Исследователи считают, что первые опыты в прозе начинающего писателя были несовершенны: в них “чувствовалась сковывающая власть традиции, непреодоленных идей народничества и толстовства”. 1 И все же уже ощущалась особая манера писателя, к новациям раннего Бунина относят обычно стремление к максимальной сжатости, концентрированности прозы; одушевление природы; необычное использование изобразительно-выразительных средств языка, детализацию повествования. Всё это признаки лиризации прозы, рассказ, давший название первому сборнику, даже называют “лирическим очерком”.
Одна из черт присутствия лирического начала в ранней прозе Бунина - бессюжетность. Но рассказ “Танька” бессюжетным никак не назовешь, поэтому у некоторых исследователей возникает впечатление, что этот рассказ не является характерным для литературной манеры Бунина. У В.Н. Афанасьева читаем; “И хотя в первой книге Бунина встречаются рассказы с более или менее развернутым сюжетом (“Танька”. “Вести с родины”, “Учитель”), не они определяют своеобразие раннего творчества писателя. Другой исследователь, О.Н. Михайлов, в своей книге “Строгий талант. Иван Бунин: жизнь, судьба, творчество” (М.: Современник, 1976) утверждает ту же мысль и с помощью того же аргумента, только вместо термина “бессюжетность” он оперирует термином “бесфабульность”. По мнению литературоведов, вершиной ранней прозы Бунина является рассказ “Антоновские яблоки”. На наш взгляд, лирическое начало присутствует уже в рассказе “Танька”, недаром сам Бунин считал его началом своего литературного пути.
Всем известно, что для композиции рассказа характерны такие элементы, как экспозиция, завязка, развитие действия, кульминация, развязка. Все они присутствуют в рассказе “Танька”, так что можно утверждать, что это произведение построено по законам эпического жанра: экспозиция - история продажи лошади, завязка - уход Таньки из дома, развитие действия- встреча Таньки с барином Павлом Антонычем, кульминация - размышление Павла Антоныча о судьбе Таньки, развязка - сон Таньки. Однако если мы вчитаемся внимательнее в бунинский текст, то увидим, что он состоит из 4 отрывков, выделенных графически. Каждый отрывок - по-своему законченный рассказ. В каждом из четырех отрывков мы также можем выделить элементы композиции рассказа, например, в первом: экспозиция -описание утра, завязка - продажа лошади (опять “рассказ в рассказе”!), развитие действия - голод в семье, кульминация - воспоминания о сытой жизни, развязка - уход отца на заработки. Отрывочность, быстрая смена хронотопа (1 часть - утро, изба Марьи, прошлое, выгон; 2 - утро, изба Марьи; 3 - день, дорога из города; 4 - вечер, дом барина) характеризуют лирическое начало в рассказе.
- Крутикова Л.В. “...В этом злом и прекрасном мире...” // Бунин И.А. Суходол. Жизнь Арсеньева. Рассказы. - Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство, 1978-с.7
- Афанасьев В.Н. И.А.Бунин. - М.: Знание, 1970. - с.З.
- Афанасьев В.Н. И.А.Бунин - М.: Знание, 1970. - с.5
Интересно, что рассказ неожиданно вводит нас в действие: “Таньке стало холодно. и она проснулась”, автор не объясняет, кто такая Танька, где она находи- тся. Мы сразу становимся свидетелями описанных событий, уже с первой фразы, и неожиданно рассказ обрывается, его финал неясен: “А Таньке снился сад, по которому она вечером ехала к дому. Сани тихо бежали в чащах, опушенных, как белым мехом, инеем. Сквозь них роились, трепетали и потухали огоньки, голубые, зеленые - звезды... Кругом стояли как будто белые хоромы, иней сыпался на лицо и щекотал щеки, как холодный пушок... Снился ей Васька, часовые рулады, слышалось, как мать не то плачет, не то поет в темной дымной избе старинные песни...” Читатель, знакомясь с началом рассказа, сам додумывает образ Таньки и той обстановки, в которой она находилась, финал тоже открыт для читательского воображения: плачет мать или поет, вспоминая светлые дни девичества? что станет с Танькой? Какое будущее ее ждет? Не так ли и от читателей баллад часто утаивается полная предыстория героя и конец сюжета? А ведь баллада признана лироэпическим жанром.
Еще одна аналогия с балладой - в балладе автор, избегая сюжетности и не в силах уйти от нее, изображает события через диалог героев. Не то же ли мы находим у Бунина в 1 и 3 частях рассказа? Можно было бы познакомить читателя с историей унизительной для Танькиной семьи продажи лошади, просто описывая события, но перед нами диалог Корнея с мошенником Талдыкиным с небольшими вкраплениями авторских комментариев. По такому же принципу описана ссора барина и возницы Егора, напомним, что это событие очень важно в структуре рассказа, потому что “Танька благодаря этому ночевала в господском доме”.
Бунина интересует мир человеческой души, внутренние переживания героев, хотя он и создает произведение эпического жанра. Мы встречаемся в рассказе с внутренним монологом героини: “Я сама уйду на пруд, не буду просить картох, вот и она и не будет голосить, - думала она, спешно перелезая через сугроб и скатываясь в луг. - Аж к вечеру приду.” Другой способ выражения потаенных мыслей и чувств героя - несобственно-прямая речь: “Вот теперь его племянницы во Флоренции...Танька и Флоренция... Он встал, тихонько поцеловал Таньку в голову, пахнущую курной избой. И пошел по комнате. шевеля бровями. Он вспомнил соседние деревушки, вспомнил их обитателей. Сколько их, таких деревушек, - и везде они томятся от голода!”
Необычно то, что Бунин часто стремится передать “чужое” слово как “свое”. Вот отрывок из диалога Талдыкина и Корнея: -Долгого взгляда не стоит...
Да ты погоди, побалакаем...
А вот описание молитвы Марьи:
“Угодники божьи, святителю Микола-милосливый, столпохранение людей, матушка пресвятая Пятница - молите Бога за нас! Хрест в головах, хрест у ногах, хрест от лукавого...” Понятно, почему Бунин передает здесь особенности просторечья. А вот фраза из 1 части рассказа: “Потом в большой крепкой телеге с высоким передком приезжали “анчихристы”. Кому она принадлежит? Это нельзя назвать несобственно-прямой речью, потому что Танька так грамотно выразиться не сумеет. Это речь автора, “чужое” слово он выделяет графически. Бунин как будто избегает сказовой формы, ему важно сохранить авторское повествование, свое собственное видение событий, как в лирике. Подобных примеров много: “Когда еще картохи копали”, в сухой, ветреный день, мать на поле полудновала...”, “Правда, в тот раз ели селедки, и даже “вот какой-то кусок” соленого судака батя принес в тряпочке: “на кстинах”, говорит, был третьего дня, так вам ребята, спрятал...”, “Марья всхлипнула, но сейчас же дернула по глаза рукавом, поддала ногой котенка (“У, погибели на тебя нету!..”) и стала усиленно огребать на полу солому”.
Бунин сравнительно нечасто использует в рассказе изобразительно-выразительные средства языка, но если прибегает к ним, то добивается поразительной яркости: Васька “взглянул так светло, как смотрят со сна только здоровые дети”, “она. как зверок, садилась на корточки”, “глазки у нее блестели ясными звездочками”, “в окна брезжил синеватый холодный свет утра”. Большое значение приобретает деталь: у Талдыкина “физиономия мопса”, а у странника - “бородка-клинушек”. Тональность рассказа создается не только словом, но и знаками препинания. В финале 1,2 и 4 частей рассказа появляется многоточие, оно выражает горькое недоумение и...надежду: “А вдруг?”
В.Н.Афанасьев пишет о том, что еще дореволюционная критика отмечала такую особенность бунинской манеры, как мастерское использование контрастов, это,на его взгляд, признак усиления лирического начала в прозе. Но контраст есть уже в рассказе “Танька”, и не только как прием (Танька и Флоренция, “чернота” как характерная деталь и описании лошадников и “белый” сон Таньки в финале). Контраст в рассказе Бунина - это принцип организации текста, первые две части (мир Марьи и Таньки, странника, Корнея) контрастируют с последними двумя частями (мир барина). В 1 и 3 частях описаны ссоры, а во 2 и 4 частях - последствия ссор (продажа лошади - уход Таньки, ссора Павла и Егора - пребывание Таньки в доме у барина). В 1 части Танька вспоминает сытное житье, когда мать по вечерам пела песни; приводятся раздумья Марьи о том, что самое яркое в ее жизни - это девичество, вечерние зори после сенокоса, “песней говорила она дочери, что у нее будут такие же зори, будет все, что приходит так скоро и надолго, надолго сменяется деревенским горем и заботою...” А в 4 части барин играет Таньке на гитаре “Зореньку”, представляет ее молодой деревенской красавицей, поющей: “ По зоре - зоре играть хочется!” Тогда понятней становится смысл финала, описание Танькиного сна: что победит -рыдание матери или песня с ее надеждой на лучшее?
Конечно, “Танька” - еще не “Антоновские яблоки”, но лирическое начало здесь уже присутствует, рука будущего мастера уже чувствуется.
Список использованной литературы
- Афанасьев В.Н. И.А.Бунин - М, 1970.
- Бунин И.А. Рассказы - любое издание.
- Горелов А.Е. Три судьбы.- Л, 1980.
- Ильин И.А. О тьме и просветлении - М, 1981.
- Крутикова Л.В. “В этом злом и прекрасном мире” // Бунин И.А. Суходол. Жизнь Арсеньева. Рассказы - Воронеж, 1978.
- Михайлов О.Н.. Строгий талант. И.Бунин: жизнь, судьба, творчество,-М, 1978.
- Смирнова Л.А. И.А.Бунин. Жизнь и творчество.- М, 1991.
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Шрифт:
100% +
Иван Бунин
Таньке стало холодно, и она проснулась.
Высвободив руки из попонки, в которую она неловко закуталась ночью, Танька вытянулась, глубоко вздохнула и опять сжалась. Но все-таки было холодно. Она подкатилась под самую «голову» печи и прижала к ней Ваську. Тот открыл глаза и взглянул так светло, как смотрят со сна только здоровые дети. Потом повернулся на бок и затих. Танька тоже стала задремывать. Но в избе стукнула дверь: мать, шурша, протаскивала из сенец охапку соломы.
– Холодно, тетка? – спросил странник, лежа на конике.
– Нет, – ответила Марья, – туман. А собаки валяются, – беспременно к метели.
Она искала спичек и гремела ухватами.
Странник спустил ноги с коника, зевал и обувался. В окна брезжил синеватый холодный свет утра; под лавкой шипел и крякал проснувшийся хромой селезень. Теленок поднялся на слабые растопыренные ножки, судорожно вытянул хвост и так глупо и отрывисто мякнул, что странник засмеялся и сказал:
– Сиротка! Корову-то прогусарили?
– Продали.
– И лошади нету?
– Продали.
Танька раскрыла глаза.
Продажа лошади особенно врезалась ей в память. «Когда еще картохи копали», в сухой, ветреный день, мать на поле полудновала, плакала и говорила, что ей «кусок в горло не идет», и Танька все смотрела на ее горло, не понимая, о чем толк.
Потом в большой крепкой телеге с высоким передком приезжали «анчихристы». Оба они были похожи друг на дружку – черны, засалены, подпоясаны по кострецам. За ними пришел еще один, еще чернее, с палкой в руке, что-то громко кричал и немного погодя вывел со двора лошадь и побежал с нею по выгону; за ним бежал отец, и Танька думала, что он погнался отнимать лошадь, догнал и опять увел ее во двор. Мать стояла на пороге избы и голосила. Глядя на нее, заревел во все горло и Васька… Потом «черный» опять вывел со двора лошадь, привязал ее к телеге и рысью поехал под гору… И отец уже не погнался…
«Анчихристы», лошадники-мещане, были, и правда, свирепы на вид, особенно последний – Талдыкин. Он пришел позднее, а до него два первые только цену сбивали. Они наперебой пытали лошадь, драли ей морду, били палками.
– Ну, – кричал один, – смотри сюда, получай с богом деньги!
– Не мои они, побереги, полцены брать не приходится, – уклончиво отвечал Корней.
– Да какая же это полцена, ежели, к примеру, кобыленке боле годов, чем нам с тобой? Молись Богу!
– Что зря толковать, – рассеянно возражал Корней.
Тут-то и пришел Талдыкин, здоровый, толстый мещанин с физиономией мопса: блестящие, злые черные глаза, форма носа, скулы – все напоминало в нем эту собачью породу.
– Что за шум, а драки нету? – сказал он, входя и улыбаясь, если только можно назвать улыбкой раздувание ноздрей.
Он подошел к лошади, остановился и долго равнодушно молчал, глядя на нее. Потом повернулся, небрежно сказал товарищам: «Поскореича, ехать время, я на выгоне дожду», – и пошел к воротам.
Корней нерешительно окликнул:
– Что ж не глянул лошадь-то?
Талдыкин остановился.
– Долгого взгляда не стоит, – сказал он.
– Да ты поди, побалакаем…
Талдыкин подошел и сделал ленивые глаза.
Он внезапно ударил лошадь под брюхо, дернул ее за хвост, пощупал под лопатками, понюхал руку и отошел.
– Плоха? – стараясь шутить, спросил Корней.
Талдыкин хмыкнул:
– Долголетня?
– Лошадь не старая.
– Тэк. Значит, первая голова на плечах?
Корней смутился.
Талдыкин быстро всунул кулак в угол губ лошади, взглянул как бы мельком ей в зубы и, обтирая руку о полу, насмешливо и скороговоркой спросил:
– Так не стара? Твой дед не ездил венчаться на ней?… Ну, да нам сойдет, получай одиннадцать желтеньких.
И, не дожидаясь ответа Корнея, достал деньги и взял лошадь за оброть.
– Молись Богу да полбутылочки ставь.
– Что ты, что ты? – обиделся Корней. – Ты без креста, дядя!
– Что? – воскликнул Талдыкин грозно, – бабурился? Денег не желаешь? Бери, пока дурак попадается, бери, говорят тебе!
– Да какие же это деньги?
– Такие, каких у тебя нету.
– Нет, уж лучше не надо…
– Ну, через некоторое число за семь отдашь, с удовольствием отдашь, – верь совести…
Корней отошел, взял топор и с деловым видом стал тесать подушку под телегу.
Потом пробовали лошадь на выгоне… И как ни хитрил Корней, как ни сдерживался, не отвоевал-таки!
Когда же пришел октябрь и в посиневшем от холода воздухе замелькали, повалили белые хлопья, занося выгон, лозины и завалинку избы, Таньке каждый день пришлось удивляться на мать.
Бывало, с началом зимы, для всех ребятишек начинались истинные мучения, проистекавшие, с одной стороны, от желания удрать из избы, пробежать по пояс в снегу через луг и, катаясь на ногах по первому синему льду пруда, бить по нем палками и слушать, как он гулькает, а с другой стороны – от грозных окриков матери:
– Ты куда? Чичер, холод – а она, на-кося! С мальчишками на пруд! Сейчас лезь на печь, а то смотри у меня, демоненок!
Бывало, с грустью приходилось довольствоваться тем, что на печь протягивалась чашка с дымящимися рассыпчатыми картошками и ломоть пахнущего клетью, круто посоленного хлеба. Теперь же мать совсем не давала по утрам ни хлеба, ни картошек, на просьбы об этом отвечала:
– Иди, я тебя одену, ступай на пруд, деточка!
Прошлую зиму Танька и даже Васька ложились спать поздно и могли спокойно наслаждаться сиденьем на «грубке» печки хоть до полуночи. В избе стоял распаренный, густой воздух; на столе горела лампочка без стекла, и копоть темным, дрожащим фитилем достигала до самого потолка. Около стола сидел отец и шил полушубки; мать чинила рубахи или вязала варежки; наклоненное лицо ее было в это время кротко и ласково. Тихим голосом пела она «старинные» песни, которые слыхала еще в девичестве, и Таньке часто хотелось от них плакать. В темной избе, завеянной снежными вьюгами, вспоминалась Марье ее молодость, вспоминались жаркие сенокосы и вечерние зори, когда шла она в девичьей толпе полевою дорогой с звонкими песнями, а за ржами опускалось солнце и золотою пылью сыпался сквозь колосья его догорающий отблеск… Песней говорила она дочери, что и у нее будут такие же зори, будет все, что проходит так скоро и надолго, надолго сменяется деревенским горем и заботою…
Когда же мать собирала ужинать, Танька в одной длинной рубашонке съерзывала с печи и, часто перебирая босыми ножками, бежала на коник, к столу. Тут она, как зверок, садилась на корточки и быстро ловила в густой похлебке сальце и закусывала огурцами и картошками. Толстый Васька ел медленно и таращил глаза, стараясь всунуть в рот большую ложку… После ужина она с тугим животом так же быстро перебегала на печь, дралась из-за места с Васькой и, когда в темные оконца смотрела одна морозная ночная муть, засыпала сладким сном под молитвенный шепот матери: «Угодники божии, святителю Микола милосливый, столп-охранение людей, матушка пресвятая Пятница – молите Бога за нас! Хрест в головах, хрест у ногах, хрест от лукавого…»
Теперь мать рано укладывала спать, говорила, что ужинать нечего, и грозила «глаза выколоть», «слепым в сумку отдать», если она, Танька, спать не будет. Танька часто ревела и просила «хоть капуски», а спокойный, насмешливый Васька лежал, драл ноги вверх и ругал мать.
– Вот домовой-то, – говорил он серьезно, – все спи да спи! Дай бати дождать!
Батя ушел еще с Казанской, был дома только раз, говорил, что везде «беда», – полушубков не шьют, больше помирают, – и он только чинит кое-где у богатых мужиков. Правда, в тот раз ели селедки, и даже «вот такой-то кусок» соленого судака батя принес в тряпочке: «на кстинах, говорит, был третьего дня, так вам, ребята, спрятал…» Но когда батя ушел, совсем почти есть перестали…
Странник обулся, умылся, помолился Богу; широкая его спина в засаленном кафтане, похожем на подрясник, сгибалась только в пояснице, крестился он широко. Потом расчесал бородку-клинушек и выпил из бутылочки, которую достал из своего походного ранца. Вместо закуски закурил цигарку. Умытое лицо его было широко, желто и плотно, нос вздернут, глаза глядели остро и удивленно.
– Что ж, тетка, – сказал он, – даром солому-то жжешь, варева не ставишь?
– Что варить-то? – спросила Марья отрывисто.
– Как что? Ай нечего?
– Вот домовой-то… – пробормотал Васька.
Марья заглянула на печку:
– Ай проснулся?
Васька сопел спокойно и ровно.
Танька прижукнулась.
– Спят, – сказала Марья, села и опустила голову.
Странник исподлобья долго глядел на нее и сказал:
– Горевать, тетка, нечего.
Марья молчала.
– Нечего, – повторил странник. – Бог даст день, Бог даст пищу. У меня, брат, ни крова, ни дома, пробираюсь бережками и лужками, рубежами и межами, – да по задворкам – и ничего себе… Эх, не ночевала ты на снежку под ракитовым кустом – вот что!
– Не ночевал и ты, – вдруг резко ответила Марья, и глаза ее заблестели, – с ребятишками с голодными, не слыхал, как голосят они во сне с голоду! Вот, что я им суну сейчас, как встанут? Все дворы еще до рассвету обегала – Христом-Богом просила, одну краюшечку добыла… и то, спасибо, Козел дал… у самого, говорит, оборочки на лапти не осталось… А ведь ребят-то жалко – в отделку сморились…
– Я вон, – продолжала она, все более волнуясь, – гоню их каждый день на пруд… «Дай капуски, дай картошечек…» А что я дам? Ну, и гоню: «Иди, мол, поиграй, деточка, побегай по ледочку…»
Марья всхлипнула, но сейчас же дернула по глазам рукавом, поддала ногой котенка («У, погибели на тебя нету!..») и стала усиленно сгребать на полу солому.
Танька замерла. Сердце у нее стучало. Ей хотелось заплакать на всю избу, побежать к матери, прижаться к ней… Но вдруг она придумала другое. Тихонько поползла она в угол печки, торопливо, оглядываясь, обулась, закутала голову платком, съерзнула с печки и шмыгнула в дверь.
«Я сама уйду на пруд, не буду просить картох, вот она и не будет голосить, – думала она, спешно перелезая через сугроб и скатываясь в луг. – Аж к вечеру приду…»
По дороге из города ровно скользили, плавно раскатываясь вправо и влево, легкие «козырьки»; меринок шел в них ленивой рысцою. Около саней легонько бежал молодой мужик в новом полушубке и одеревеневших от снегу нагольных сапогах, господский работник. Дорога была раскатистая, и ему поминутно приходилось, завидев опасное место, соскакивать с передка, бежать некоторое время и затем успеть задержать собой на раскате сани и снова вскочить бочком на облучок.
В санях сидел седой старик, с нависшими бровями, барин Павел Антоныч. Уже часа четыре смотрел он в теплый, мутный воздух зимнего дня и на придорожные вешки в инее.
Давно ездил он по этой дороге… После Крымской кампании, проиграв в карты почти все состояние, Павел Антоныч навсегда поселился в деревне и стал самым усердным хозяином. Но и в деревне ему не посчастливилось. Умерла жена… Потом пришлось отпустить крепостных… Потом проводить в Сибирь сына-студента… И Павел Антоныч стал совсем затворником. Он втянулся в одиночество, в свое скупое хозяйство, и говорили, что во всей округе нет человека более жадного и угрюмого. А сегодня он был особенно угрюм.
Морозило, и за снежными полями, на западе, тускло просвечивая сквозь тучи, желтела заря.
– Погоняй, потрогивай, Егор, – сказал Павел Антоныч отрывисто.
Егор задергал вожжами.
Он потерял кнут и искоса оглядывался.
Чувствуя себя неловко, он сказал:
– Чтой-то Бог даст нам на весну в саду: прививочки, кажись, все целы, ни одного, почитай, морозом не тронуло.
– Тронуло, да не морозом, – отрывисто сказал Павел Антоныч и шевельнул бровями.
– А как же?
– Объедены.
– Зайцы-то? Правда, провалиться им, объели кое-где.
– Не зайцы объели.
Егор робко оглянулся.
– А кто ж?
– Я объел.
Егор поглядел на барина в недоумении.
– Я объел, – повторил Павел Антоныч. – Кабы я тебе, дураку, приказал их как следует закутать и замазать, так были бы целы… Значит, я объел.
Егор растянул губы в неловкую улыбку.
– Чего оскаляешься-то? Погоняй!
Егор, роясь в передке, в соломе, пробормотал:
– Кнут-то, кажись, соскочил, а кнутовище…
– А кнутовище? – строго и быстро спросил Павел Антоныч.
– Переломился…
И Егор, весь красный, достал надвое переломленное кнутовище. Павел Антоныч взял две палочки, посмотрел и сунул их Егору.
– На тебе два, дай мне один. А кнут – он, брат, ременный – вернись, найди.
– Да он, может… около городу.
– Тем лучше. В городе купишь… Ступай. Придешь пешком. Один доеду.
Егор хорошо знал Павла Антоныча. Он слез с передка и пошел назад по дороге.
А Танька, благодаря этому, ночевала в господском доме.
Да, в кабинете Павла Антоныча был придвинут к лежанке стол, и на нем тихо звенел самовар. На лежанке сидела Танька, около нее Павел Антоныч. Оба пили чай с молоком.
Танька запотела, глазки у нее блестели ясными звездочками, шелковистые беленькие ее волосики были причесаны на косой ряд, и она походила на мальчика. Сидя прямо, она пила чай отрывистыми глотками и сильно дула в блюдечко. Павел Антоныч ел крендели, и Танька тайком наблюдала, как у него двигаются низкие серые брови, шевелятся пожелтевшие от табаку усы и смешно, до самого виска ходят челюсти.
Будь с Павлом Антонычем работник, этого бы не случилось. Но Павел Антоныч ехал по деревне один. На горе катались мальчишки. Танька стояла в сторонке и, засунув в рот посиневшую руку, грела ее. Павел Антоныч остановился.
– Ты чья? – спросил он.
– Корнеева, – ответила Танька, повернулась и бросилась бежать.
– Постой, постой, – закричал Павел Антоныч, – я отца видел, гостинчика привез от него!
Танька остановилась.
Ласковой улыбкой и обещанием «прокатить» Павел Антоныч заманил ее в сани и повез. Дорогой Танька совсем было ушла. Она сидела у Павла Антоныча на коленях. Левой рукой он захватил ее вместе с шубой. Танька сидела, не двигаясь. Но у ворот усадьбы вдруг ерзнула из шубы, даже заголилась вся, и ноги ее повисли за санями. Павел Антоныч успел подхватить ее под мышки и опять начал уговаривать. Все теплей становилось в его старческом сердце, когда он кутал в мех оборванного, голодного и иззябшего ребенка. Бог знает, что он думал, но брови его шевелились все живее.
В доме он водил Таньку по всем комнатам, заставлял для нее играть часы… Слушая их, Танька хохотала, а потом настораживалась и глядела удивленно: откуда эти тихие перезвоны и рулады идут? Потом Павел Антоныч накормил ее черносливом – Танька сперва не брала – «он чернищий, ну-кось умрешь», дал ей несколько кусков сахару. Танька спрятала и думала: «Ваське не дам, а как мать заголосит, ей дам».
Павел Антоныч причесал ее, подпоясал голубеньким пояском. Танька тихо улыбалась, встащила поясок под самые мышки и находила это очень красивым. На расспросы она отвечала иногда очень поспешно, иногда молчала и мотала головой.
В кабинете было тепло. В дальних темных комнатах четко стучал маятник… Танька прислушивалась, но уже не могла одолеть себя. В голове у нее роились сотни смутных мыслей, но они уже облекались сонным туманом.
Вдруг на стене слабо дрогнула струна на гитаре и пошел тихий звук. Танька засмеялась.
– Опять? – сказала она, поднимая брови, соединяя часы и гитару в одно.
Улыбка осветила суровое лицо Павла Антоныча, и давно уже не озарялось оно такою добротою, такою старчески-детскою радостью.
– Погоди, – шепнул он, снимая со стены гитару.
Сперва он сыграл «Качучу», потом «Марш на бегство Наполеона» и перешел на «Зореньку»:
Заря ль моя, зоренька,
Заря ль моя, ясная!
Он глядел на задремывающую Таньку, и ему стало казаться, что это она, уже молодой деревенской красавицей, поет вместе с ним песни:
По заре-заре
Играть хочется!
Деревенской красавицей! А что ждет ее? Что выйдет из ребенка, повстречавшегося лицом к лицу с голодной смертью?
Павел Антоныч нахмурил брови, крепко захватив струны…
Вот теперь его племянницы во Флоренции… Танька и Флоренция!..
Он встал, тихонько поцеловал Таньку в голову, пахнущую курной избой.
И пошел по комнате, шевеля бровями.
Он вспомнил соседние деревушки, вспомнил их обитателей. Сколько их, таких деревушек, – и везде они томятся от голода!
Павел Антоныч все быстрее ходил по кабинету, мягко ступая валенками, и часто останавливался перед портретом сына…
А Таньке снился сад, по которому она вечером ехала к дому. Сани тихо бежали в чащах, опушенных, как белым мехом, инеем. Сквозь них роились, трепетали и потухали огоньки, голубые, зеленые – звезды… Кругом стояли как будто белые хоромы, иней сыпался на лицо и щекотал щеки, как холодный пушок… Снился ей Васька, часовые рулады, слышалось, как мать не то плачет, не то поет в темной дымной избе старинные песни…
Рассказ «Танька» был опубликован впервые в 1893 году в журнале «Русское богатство». Его автором был тогда еще малоизвестный Иван Алексеевич Бунин. Если провести анализ этого произведения, то мы увидим следующее. По жанру - это рассказ. История поведана нам в прозе. Рассказ выстроен на антитезе, здесь противопоставляется жизнь крестьян и помещиков. Образы действующих лиц выписаны ярко и понятно. Стиль произведения - повествовательный.
В этом рассказе поднимается проблема русского крестьянства. Этот вопрос остро волновал интеллигенцию России того времени. Недавняя реформа сделала положение крестьян еще хуже, и это не могло не волновать и Бунина. В рассказе бедные, изможденные, изнуренные нуждой и голодом люди мечтают только об одном – краюхе хлеба, луковице или картошке с солью. Но крестьяне проявляют терпение, стоицизм, покорность судьбе. Удивляет в их поступках вера в бога, нравственная чистота, а также их высказывания-сожаления о прошлой жизни.
В рассказе «Танька» говорится об одной крестьянской семье, в которой живут двое детей – Васька и Танька. Семья в нужде, кушать ребятишкам нечего. Даже несмотря на то, что родители продали корову, а потом и лошадь, положение от этого не исправилось. Поэтому Марья - мать ребятишек отправляет их с раннего утра на улицу, а рано вечером укладывает спать. Это она делает для того, чтобы дети не просили есть. Сердце у нее разрывается, когда она видит как ее дети голодают. Танька, например, удивляется, когда мать ей говорит, что «кусок в горло не лезет». Как такое может быть, девочке не ясно. Когда пучит живот от голода, кажется готов съесть все что угодно. Но мать это говорит совсем по иной причине.
Сюжет основан на том, что в рассказе появляется барин, который везет девочку в свой дом, водит по его комнатам, угощает черносливом и сахаром, показывает как играют часы и даже поет ей песни под гитару. Образ помещика Павла Антоновича выписан лаконично, объясняется его поведение. Барин одинок, это вызывает сочувствие. И помещик был рад искренне, когда в его доме появилась Танька. В то же время помещик строг, раз направляет возницу идти пешком по зимней дороге искать потерянное по дороге кнутовище.
Но он не злой человек. Да, он скупой, но таким он стал, когда ему пришлось одному, после реформы, поднимать хозяйство, ведь его крепостные ушли. Также он остался и одинок. Его жена умерла, а сына отправили в ссылку, в Сибирь. Павел Антонович стал затворником. Его жизнь тоже не сладкая, видимо поэтому, когда он увидел Таньку стоящую на улице, то что-то в груди у него сжалось и он взял ее с собой. И он был рад, когда видел как она улыбалась у него дома.
Но самое главное, что и Танька в тот вечер тоже была счастлива. Среди убогой, тяжелой жизни это событие было для нее словно лучик света. Видимо поэтому, когда помещик вез ее обратно домой, ей снился удивительный сон. В нем все было хорошо и все были счастливы. Рассказ вроде бы простой, но заставляет взглянуть на жизнь по-другому и задуматься о ней.
На сайт есть также другие сочинения по Бунину:
- Анализ рассказа «Легкое дыхание»
- «Темные аллеи», анализ рассказа Бунина
- Краткое содержание произведения Бунина «Кавказ»
Таньке стало холодно, и она проснулась.
Высвободив руки из попонки, в которую она неловко закуталась ночью, Танька вытянулась, глубоко вздохнула и опять сжалась. Но все-таки было холодно. Она подкатилась под самую «голову» печи и прижала к ней Ваську. Тот открыл глаза и взглянул так светло, как смотрят со сна только здоровые дети. Потом повернулся на бок и затих. Танька тоже стала задремывать. Но в избе стукнула дверь: мать, шурша, протаскивала из сенец охапку соломы.
– Холодно, тетка? – спросил странник, лежа на конике.
– Нет, – ответила Марья, – туман. А собаки валяются, – беспременно к метели.
Она искала спичек и гремела ухватами.
Странник спустил ноги с коника, зевал и обувался. В окна брезжил синеватый холодный свет утра; под лавкой шипел и крякал проснувшийся хромой селезень. Теленок поднялся на слабые растопыренные ножки, судорожно вытянул хвост и так глупо и отрывисто мякнул, что странник засмеялся и сказал:
– Сиротка! Корову-то прогусарили?
– Продали.
– И лошади нету?
– Продали.
Танька раскрыла глаза.
Продажа лошади особенно врезалась ей в память. «Когда еще картохи копали», в сухой, ветреный день, мать на поле полудновала, плакала и говорила, что ей «кусок в горло не идет», и Танька все смотрела на ее горло, не понимая, о чем толк.
Потом в большой крепкой телеге с высоким передком приезжали «анчихристы». Оба они были похожи друг на дружку – черны, засалены, подпоясаны по кострецам. За ними пришел еще один, еще чернее, с палкой в руке, что-то громко кричал и немного погодя вывел со двора лошадь и побежал с нею по выгону; за ним бежал отец, и Танька думала, что он погнался отнимать лошадь, догнал и опять увел ее во двор. Мать стояла на пороге избы и голосила. Глядя на нее, заревел во все горло и Васька… Потом «черный» опять вывел со двора лошадь, привязал ее к телеге и рысью поехал под гору… И отец уже не погнался…
«Анчихристы», лошадники-мещане, были, и правда, свирепы на вид, особенно последний – Талдыкин. Он пришел позднее, а до него два первые только цену сбивали. Они наперебой пытали лошадь, драли ей морду, били палками.
– Ну, – кричал один, – смотри сюда, получай с богом деньги!
– Не мои они, побереги, полцены брать не приходится, – уклончиво отвечал Корней.
– Да какая же это полцена, ежели, к примеру, кобыленке боле годов, чем нам с тобой? Молись Богу!
– Что зря толковать, – рассеянно возражал Корней.
Тут-то и пришел Талдыкин, здоровый, толстый мещанин с физиономией мопса: блестящие, злые черные глаза, форма носа, скулы – все напоминало в нем эту собачью породу.
– Что за шум, а драки нету? – сказал он, входя и улыбаясь, если только можно назвать улыбкой раздувание ноздрей.
Он подошел к лошади, остановился и долго равнодушно молчал, глядя на нее. Потом повернулся, небрежно сказал товарищам: «Поскореича, ехать время, я на выгоне дожду», – и пошел к воротам.
Корней нерешительно окликнул:
– Что ж не глянул лошадь-то?
Талдыкин остановился.
– Долгого взгляда не стоит, – сказал он.
– Да ты поди, побалакаем…
Талдыкин подошел и сделал ленивые глаза.
Он внезапно ударил лошадь под брюхо, дернул ее за хвост, пощупал под лопатками, понюхал руку и отошел.
– Плоха? – стараясь шутить, спросил Корней.
Талдыкин хмыкнул:
– Долголетня?
– Лошадь не старая.
– Тэк. Значит, первая голова на плечах?
Корней смутился.
Талдыкин быстро всунул кулак в угол губ лошади, взглянул как бы мельком ей в зубы и, обтирая руку о полу, насмешливо и скороговоркой спросил:
– Так не стара? Твой дед не ездил венчаться на ней?… Ну, да нам сойдет, получай одиннадцать желтеньких.
И, не дожидаясь ответа Корнея, достал деньги и взял лошадь за оброть.
– Молись Богу да полбутылочки ставь.
– Что ты, что ты? – обиделся Корней. – Ты без креста, дядя!
– Что? – воскликнул Талдыкин грозно, – бабурился? Денег не желаешь? Бери, пока дурак попадается, бери, говорят тебе!
– Да какие же это деньги?
– Такие, каких у тебя нету.
– Нет, уж лучше не надо…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
- Категория: Подготовка к ГИА
Время и история создания
Рассказ написан в 1892 году. Сам писатель считал этот рассказ началом своего творческого пути.
Место действия рассказа - деревня зимой. Голод и обнищание. Маленькая девочка Танька спит на печке вместе с братиком. Семья голодает, они вынуждены были продать корову и лошадь совсем за бесценок. Но все равно кормить детей нечем. Мать отправляет детей с самого утра гулять на улицу, а вечером, чтобы не просили есть, рано укладывает их спать. У матери сердце от боли разрывается. Она рассказывает о бедственном положении страннику, ночевавшему у них в доме. Танька, проснувшаяся от холода, услышала, как «заголосила» мать. От невыносимости этого звука она решает зимним утром бежать на улицу. На улице Танька, одетая в тряпье, замерзает. Ее подбирает барин Павел Антоныч и везет к себе в гости. Это добрый старый человек, у которого умерла жена, усердный хозяин. Крепостных он отпустил. Сын-студент сослан в Сибирь. Барин живет одиноко. Он хочет обогреть и накормить замерзшего ребенка. Павел Антоныч показывает Таньке часы, поит ее чаем с молоком, поет ей песни под гитару. Ему невыносимо грустно видеть это юное и несчастное существо, обреченное на бедность. Он думает о ее будущем, о голодающих людях в деревнях. Вечером он отвозит Таньку домой. Ей уютно и хорошо, она сыта и счастлива, ей снится сон про сад, звезды, Ваську, часы, мать.
Поэтика, композиция, идея
Уже в ранних произведениях Бунина сложилась его особая манера: стремление к максимальной сжатости прозы, детализации повествования, одушевлению природы. Рассказы писателя относятся к жанру «лирический очерк».
Одна из черт прозы Бунина - бессюжетность. Но рассказ «Танька» совсем бессюжетным не назовешь: в композиции рассказа есть все эпические элементы, произведение построено по законам эпического жанра (экспозиция - история продажи лошади, завязка - уход Таньки из дома, развитие действия - встреча Таньки с барином Павлом Антонычем, кульминация - размышление Павла Антоныча о судьбе Таньки, развязка - сон Таньки).
Но в то же время в рассказе есть отрывочность, быстрая смена событий - так проявляется наряду с эпическим лирическое начало в рассказе.
Действие начинается неожиданно: «Таньке стало холодно, и она проснулась». Автор не объясняет, кто такая Танька, где она находится - мы сразу входим в повествование. Так же неожиданно рассказ обрывается, его финал открыт: «А Таньке снился сад, по которому она вечером ехала к дому. Сани тихо бежали в чащах, опушенных, как белым мехом, инеем... Снился ей Васька, часовые рулады, слышалось, как мать не то плачет, не то поет в темной дымной избе старинные песни...»
Этот прием создает ощущение текучести жизни, в которой нет ни начала, ни конца, выхватывается ее небольшой фрагмент, свидетелями событий которого мы становимся, и все продолжает течь дальше. Драматические вопросы о дальнейшей судьбе Таньки остаются без ответа - таков замысел автора, поскольку его интересует именно этот миг жизни.
Важную роль играет деталь: у Талдыкина «физиономия мопса», а у странника - «бородка-клинушек». Бунину также важно использование контрастов. Контраст в рассказе «Танька» не только прием (Танька и Флоренция, «чернота» как характерная деталь и описании лошадников и «белый» сон Таньки в финале) - это принцип организации текста, первые две части (мир Марьи и Таньки, странника, Корнея) контрастируют с последними двумя частями (мир барина).
